| Мне всегда была противна роль любовницы, и я ею стала! |
Роман Нины Шацкой и Леонида Филатова начался в театре на Таганке, когда она еще была замужем за Валерием Золотухиным. Десять лет длился этот безумный роман. Десять лет они думали, что никто ничего не замечает. Дальше так продолжаться не могло...
…Помню, проснувшись, долго не могла прийти в себя. Пронзительное чувство тревоги, чувство, очень похожее на страх, парализовало тело. Что-то заставляло сосредоточиться на очень важном.
Сон! Я должна вспомнить сон! Предчувствие: там было важное для меня сообщение. Мучительное чувство - почему не могу вспомнить? А что-то кричало во мне: «Вспомни!!!» Измотало-измучило бедный мозг. Не вспомнить!
И самое странное случилось потом. Вдруг «что-то» как будто впрыгнуло в меня, подбросило и выкинуло вон с кровати... С этой секунды я уже себе не принадлежала, и все мои дальнейшие действия были подчинены командам этого «что-то». Охваченная непроходящим чувством тревоги, может быть, страха, в секунды, будто в лихорадке, привела себя в порядок, уже не помню, позавтракала или нет, - полетела в театр. И вот этот страх... он летел рядом. В мозгу стучало только одно: успеть! Успеть!! Успеть!!! Бежала, задыхалась: боялась - не успею! И с какой легкостью меня несло. Чувство нереальности... Влетела в театр, еле затормозила в проходе, в конце зрительного зала. Внутренняя дрожь не давала сконцентрировать внимание, - если бы знать: на чем? Рядом, совсем близко, артисты. На сцене репетиция, не помню, может быть, спектакля «Под кожей статуи Свободы», - не важно, да мне было не до этого: что-то очень важное должно было произойти или со мной, или в театре, но обязательно это должно было коснуться меня. Я смотрела на сцену, не видя, не слыша, я слышала только свое безумное сердце, которое еле справлялось с работой, и, казалось, еще немного - разорвется.
Вздрогнула оттого, что кто-то сзади щекотнул-поцеловал в шею. Обернулась - Леня! И как будто это поселившееся во мне «что-то» вдруг выбросилось из меня, освободило, и, обессиленная, уставшая от жуткого напряжения-наваждения, по-моему, что-то пролепетав, я заплакала. Когда руки соединились, произошел сильный электрический разряд. И - начался обоюдный бред. Мы торопились сказать друг другу - что? - не помню. Уже гораздо позднее ни я, ни Леня не могли вспомнить слова, которые тогда из нас вылетали.
Был захлеб, несвязные, лихорадочные слова, понятные только нам двоим. И страха уже не было: я успела! И Леня, которого тоже не должно было быть в театре и которого, как он потом вспоминал, тоже что-то толкнуло в то утро прибежать в театр, - успел! Мистика! Как не поверить, что мы, люди, подопытны, что все наши поступки, движения - чья-то Воля, нам недоступная, непонятная, но существующая. Мы называем это Судьбой.
Судьба! В это утро мы с Леней обрели друг друга, и начался наш долгий тридцатидвухлетний Роман, трудный, страстный и болезненный в силу наших семейных обстоятельств: оба были связаны с другими, как оказалось, чужими людьми. И несмотря на это, теперь жизнь была подчинена одной заботе - не навредить рядом живущим, оградить их и себя от людских пересудов и, скрываясь от чужих глаз, находить места встреч. И находили - в театре, в пустующих гримерных. Стояли, прижавшись целомудренно, как лошади, положив головы на плечи друг другу. Так продолжалось несколько месяцев. Секунды счастья. Однажды, взяв в ладони мое лицо, Леня прошептал: «Я хочу, чтобы ты стала моей женой». «Да», - выдохнула я, готовая на все: я любила и хотела быть рядом и с легкостью сбросила бы с себя обременяющую ношу своего брачного недоразумения.
 |
| В театре на Таганке долго не знали о романе Шацкой и Филатова |
А сейчас: «Да... да... да...»
Леня к этому времени не был женат, находясь с другим человеком в гражданском браке.
Был огромный мир, и были мы - он и она, и враги - все остальные, наверняка неплохие, даже хорошие люди, у которых были глаза и уши, но от которых на долгие годы мы смогли скрыть нашу тайну.
С этих пор судьба постепенно стала опутывать нас, сначала осторожно, как бы прислушиваясь к обоим, а с годами путы становились еще крепче, пока два человека не превратились в одно целое с одной кровеносной системой. С этого времени началась наша биография любви.
Встречаемся с Леней почти каждый день или в театре, или на улице вечером в каком-нибудь назначенном месте. Разговариваем обо всем, о нас, о жизни - иногда прошу Леню разговаривать со мной стихами. И он, не раздумывая, приводил в движение свой поэтический дар. Или играли в буриме. Он любил меня веселить, но через некоторое время он замолкал, мы шли молча, думая об одном и том же: еще несколько минут и нам придется расстаться. И мы углублялись в соседние переулки, находя какой-нибудь темный дворик, где подолгу прощались и все никак не могли проститься. Леня нервно курил, делая мне какие-нибудь наставления и заранее назначая следующее свидание.
Расставались каждый раз очень тяжело. Поздними вечерами он выгуливал свою любимую собачку Муську, очаровательное создание, и мы подолгу разговаривали уже по телефону.
В театр Леня, как правило, приходил пораньше, чтоб увидеть меня идущей в свою гримерную, а я, проходя мимо, изображала равнодушие, делая вид, что между нами нет никаких отношений. Он же, напротив, хуже скрывал свои чувства. Одна из актрис все-таки что-то заметила и передала своей подруге: «Посмотри, как Филатов смотрит на Шацкую! Когда идет за ней, будто дышит ею».
А я - как партизан, и это его расстраивало. Найдя подходящий момент, когда рядом никого не было, он хватал меня, пробегающую мимо, за руку:
- Что с тобой? Почему я не чувствую тебя? Я все время ищу тебя глазами, - ты ни разу не взглянула на меня.
- Родненький, так нужно, за нами могут наблюдать. Твои чувства тебя подводят, я люблю тебя.
- Ну, слава богу. Ты меня успокоила. Люблю тебя. Вечером позвоню. Пока.
- Пока.
И мы разбегались. Лене все время нужны были ответные подтверждения своим чувствам, и, когда ему казалось, что таковых нет, у него происходила разбалансировка всего организма: он нервничал, не мог нормально работать и мог часами до меня дозваниваться, пока не дозвонится и не услышит успокоительное - люблю.
Несколько лет спустя сон, которого я также не смогла наутро вспомнить, повторился. Те же тревожные ощущения, только к ним примешивалось еще и чувство какой-то беды, которое я опять же связывала с театром.
Вечером у меня спектакль «10 дней, которые потрясли мир». Промаявшись в тревоге весь день, я наконец-то прибежала в театр прямиком в гримерный цех.
- Девочки, ничего страшного не произошло в театре? Мне приснился сон…
- Вчера на спектакле Леню чуть не убило током…
- Где он? В больнице?
- Да вроде, говорят, дома…
Уже не слушая, как все это случилось, я ошалело, как безумная, бежала к выходу. До моего выхода на сцену оставалось 35-40 минут. На улице хватаю такси. Назвав Ленин адрес, умоляю водителя стрелой лететь к дому, подождать у подъезда 3-4 минуты и также стремглав вернуться в театр.
И меня совсем не заботило, что Леня мог оказаться дома не один. Я ни о чем не думала: важно было увидеть его и успокоиться…
Только нажав кнопку звонка, вдруг перепугалась: а если не один дома?
 |
| Их тайная переписка длилась десять лет |
Дверь открылась… В дверях - Ленечка… живой! Нужно ли описывать его реакцию на мой неожиданный приход (точнее сказать, прибег), я не могла остановить слезы, которые потоком катились по щекам, скатываясь на его шею. Но мне нужно было бежать назад, я уже опаздывала в театр. Одна минута… всего одна минута лихорадочного «свидания».
- Роднулечка, какая же ты у меня все-таки сумасшедшая. Не плачь… Видишь, ничего страшного… вот только ладонь… Беги скорей, ты опоздаешь на спектакль. Я люблю тебя…
В дверях крепко обнялись: «Родненькая, не волнуйся, все нормально, я очень тебя люблю!» - прошептал мне в ухо на прощание Леня, и через 5 минут я, успокоенная и счастливая, уже была в театре - успела!
Позднее я узнала, как все произошло. В спектакле «Мать» была сцена, в которой актеры, раскачиваясь в темноте на подвешенных к тросу штанкетах (трубах) и подсвечивая свои лица, мощно пели: «Эх, дубинушка, ухнем!..» Гениальная сцена, пронизывающая тебя до мурашек. Штанкеты, трос и стаканы-подсветки - железные. Леня стоял на железном штанкете, левой рукой держась за трос, правой держа стакан-подсветку. В том месте, где подсветка соединялась с электрическим проводом, была нарушена изоляция. И ток (свыше 220 V) пошел от правой руки через сердце в левую, потом по тросу к ногам и обратно через все тело наверх.
То есть Леню закоротило. Оторвать руку от троса он, как ни пытался, не мог. Спасла его актриса Лена Габец, стоящая рядом с ним. Поняв, в чем дело, она крикнула электрику, чтобы тот погасил свет, и выдернула у Лени подсветку. Прервалась электрическая цепь, и он упал на пол, сжался в комок, потом в шоке вскочил и выбежал в кулису, оставив позади себя кровавую дорожку. Ладонь была сожжена почти до кости. Приехавшая скорая сделала ему электрокардиограмму и отвезла домой.
Потом я узнала, что, если бы еще одну минуту Леня находился под током, его сердце не выдержало бы.
…19 мая 1972 года - конец платоническим взаимоотношениям. 18 мая 1972 года у Лени появились ключи от общежития на «Красносельской», о чем он сообщил мне в театре. Завтра! 19 мая 1972 года. Удивительный солнечный день. Встретились недалеко от метро. Дорога кажется долгой. Идем, говорим о чем-то... Я ощущаю неловкость, вроде как меня ведут на заклание. И вот дом, дверь... ключ в замке... мы переступили порог...
Счастье абсолютно, когда люди - свободны. Мозг несвоевременно давил на душу: как теперь быть? Мы не свободны - что делать? Честнее - уйти из семей. Но легко сказать, а сделать - причинить боль близким людям, а в Ленином случае было еще сложнее: она по некоторым причинам могла потерять работу. И Леня всегда будет иметь это в виду, а я, несмотря ни на что, буду ценить в нем это качество - чувство долга, чувство ответственности за своих близких. И потом он еще плохо меня знал, не совсем понимал: я в общем-то для всех была закрыта, себя - настоящую - я запрятала очень глубоко, и только с очень близкими людьми я становилась сама собой, и только они знали все про мою, мягко скажем, непростую жизнь, про мои радости, а главное - про мои душевные страдания. Думаю, на этом этапе Леня не совсем доверял мне, то есть не готов был доверить мне свою жизнь.
Позже я от него узнала, что и его друзья хором отговаривали от серьезных со мной отношений, говоря что-то про сухари: то ли он будет сидеть со мной на сухарях, то ли они будут ему их таскать... Такое, значит, я производила на людей впечатление: улыбающийся, легкий человек - человек несерьезный. А когда мы стали жить вместе, как законные муж и жена, я его пытала: «Ведь ты тогда совсем не думал о нас с тобой в браке?» На что Леня возражал, говорил, что думал серьезно, чему я не верила и начинала объяснять почему, объяснять возможные внутренние его аргументы «против» на тот момент. Ему интересно было меня выслушать, но под конец все-таки настаивал на своем: думал серьезно. Усмехаясь, я переводила разговор на другую тему.
А сейчас на дворе 19 мая 1972 года с обалдевшим от счастья солнцем, и мы, полупьяные, полудохлые и с уже тревожными мыслями - что же дальше? - кроссворд. Как определятся наши взаимоотношения? У меня в ушах шепот Лени: «Я хочу, чтобы ты стала моей женой»...
Благодарим издательство АСТ за предоставленные материалы
Фото FOTOBANK.COM, PHOTOXPRESS, ИТАР-ТАСС, РИА "НОВОСТИ", FOTOLIA, Г. Усоева
