Имя Леонида Лазарева входит в Антологию российской фотографии XX века. Его работы попали в учебные пособия и фонды Третьяковки, его персональные выставки проходили не только в России, но и в США. А ведь когда-то его уволили из помощников кинооператора за... профнепригодность.
- Хобби стало профессией. Кажется, это ваш случай?
- Да. Я каждый день снимал, проявлял, печатал. Все деньги, которые получал от родителей, я тратил на новые проявители, фотобумагу, на эксперименты. Был фанатиком. Чтобы купить качественный фотоувеличитель, как-то без спроса выгреб всю заначку родителей...
- Как потом выяснилось, не зря...
- Мои родители выписывали «Вечерку», которую моя бабушка называла московской сплетницей. И вот читаю: газета объявляет международный конкурс фотографий о фестивале молодежи и студентов. Это был 1957 год. Я вел съемки днем, вечером и даже ночью. А когда пришло время предоставить фотографии, принес аж 25 штук. Проходит один день, второй, третий. Все тихо. И вдруг принесли «Вечернюю Москву», а в ней информация: Лазарев Леонид Николаевич - вторая премия. Прихожу к назначенному часу на сбор лауреатов, а там таких много! И все потом стали профессионалами. Но переход от любительства к профессионализму для меня оказался очень болезненным. Когда был любителем, то снимал все, что мне нравилось. А тут тебе дают задание и ты должен его выполнить на высоком уровне. Всегда кураж был необходим.
- Первую встречу с кем-то из небожителей помните?
- Конечно. Тогда снимал писательницу Анну Караваеву. Пришла в редакцию, осмотрелась: «Нет. Здесь обстановка неподходящая. Приезжайте ко мне домой». Приезжаю и вижу: кругом книги. А я читал не много, но только-только закончил роман Митчелла Уилсона «Брат мой, враг мой» и решил похвастаться, спрашиваю: не читали? Анна Александровна, а было ей тогда под семьдесят, на меня так внимательно посмотрела и говорит: «Мне б свое написать».
- А как с Гагариным дело было?
- Как только мир узнал о полете первого человека в космос, редакция отправила меня в аэропорт Внуково, куда Гагарин должен был прилететь после возвращения с орбиты. Я оказался слева от толпы фотографов, недалеко от ковровой дорожки. Самолет в итоге подкатил именно к ней. Открывается дверь. Но первое время никакого движения. Выдержав паузу, из самолета вышел молодой человек в шинели ВВС. Стал спускаться по трапу. Гагарин шел по дорожке твердым, широким шагом. Видно было, что у него болтается развязанный шнурок.
- Поговорить с первым космонавтом не удалось?
- Куда там! Толпа, охрана. Встреча с Гагариным вообще тогда была не нужна. Что он мог такого сказать? Но своим видом, добродушием, открытой улыбкой показывал, что он не такой, как все.
Много позже, в 1978 году, в доме у Алексея Архиповича Леонова я вспоминал Гагарина и назвал его просто Юрой. Леонов аж встрепенулся весь: «Да какой он вам Юра!» Я не готов был к такой реакции, но после паузы сказал: «Когда уважаешь, конечно, необходимы имя и отчество, а когда восторгаешься, то Юра, Юрочка».
- У вас были встречи с великими балеринами: Галиной Улановой, Майей Плисецкой... Тяжелый для фотографов контингент.
- Расскажу об Улановой. Я устроился на студию документальных фильмов, на работу меня принимал лауреат Ленинской премии Сергей Медынский. Взяли помощником оператора, задачей которого было, прежде всего, таскать аккумуляторы. И вот съемки для летописи Галины Улановой. На «Мосфильме» построили макет сцены Большого театра, она как раз заканчивала свою деятельность артистки балета. Но то, как она себя вела, - это нож в сердце кинооператора. Она танцевала, ее снимали, и вдруг она останавливается: «Ой, что-то не так у меня с ногой». И так раза три. Кинооператор с режиссером начинают переглядываться: пленка-то не бесконечная, на нее лимит! А Уланова в изнеможении откидывается на спинке стула - и тут я ее снимаю. Это сейчас ясно: в нужное время, в нужном месте. А тогда эти снимки легли в архивы, потому что ценились фотографии в прыжке. Через несколько месяцев после этой съемки меня увольняют. Тот же Медынский говорит: «Из тебя оператора не получится». Через много лет меня вновь с ним познакомили, мы жили в одном доме на Аргуновской. Я хотел передать свою книгу в библиотеку ВГИКа. Он меня не сразу вспомнил, а потом все сокрушался, что уволил меня за профнепригодность. И даже написал блестящую вступительную статью к моей новой книге «Портреты без грима и пудры». Исправил свою ошибку.
- Вы общались с женой руководителя страны - Ниной Петровной Хрущевой. Не робели?
- Шла весна 1961 года. В Доме дружбы на Воздвиженке заканчивается какая-то официальная встреча. И вдруг она, обращаясь ко мне, спрашивает: «Вы меня проводите до машины?» У меня внутри что-то сжалось, хотя и стыдно в этом сейчас признаваться. Жена лидера огромной страны. Может помиловать, но может и казнить. Просто так. После паузы отвечаю: «Ну конечно, провожу». Выходим во двор. Стоит огромная правительственная машина. Я с кофром, с фотоаппаратом, рядом со мной руководители Комитета советских женщин. И Нина Петровна говорит: «Молодой человек, где вы живете? Давайте я вас подвезу?» И тут страх меня сковал. Начинаю пятиться назад. «Спасибо, - говорю, - нет, нет». Представитель Комитета советских женщин меня потом укоряла: какой же ты дурак, Леня! Не использовать такой шанс.
Спустя много лет я понял, что правильно сделал. Она бы обязательно рассказала о том, что подвезла меня, мужу. Я же всего добивался в жизни сам, своими знаниями и умениями, а не благодаря связям и знакомствам. Тут судьба меня просто испытывала.
- В своей книге вы подробно рассказываете о съемках в театрах, о Михаиле Цареве, Игоре Ильинском, Наталии Сац. Какие у вас были отношения?
- Я никому не навязывался в друзья. Потому что артисты, особенно большие, избалованные славой, не могут дружить, они взвешивали: надо им это или не надо? Им хотелось слышать только восторги по поводу себя. И их удивляло, когда я говорил: вы не так сидите, сядьте иначе, чтобы получилась хорошая фотография. Помню, как осадил меня Игорь Ильинский, когда я его снимал на выступлении в Политехническом музее. Подошел к нему на сцене на расстояние метра и из-за спины стал снимать зрителей. Он обернулся и сердитым голосом сказал: «Вы мне мешаете. Прекратите снимать!» Это был урок, который я запомнил на всю жизнь. Нельзя разрушать выстроенную концепцию выступления. Через много лет, в середине 1980-х, я снимал последний спектакль, в котором он играл. И помог подвести его к выходу из театра. Это был его последний выход.
Андрей Князев
Фото С. Заволокина
ЛИЧНАЯ ТЕМА
- Ваш старший брат Роман был знаком и даже дружил с людьми, которые, как принято говорить, «попали в историю», - их расстреляли в мае 1961 года за валютные операции...
- Да, не так давно по телевизору прошел сериал «Фарца». Я смотрел. Но все было не совсем так. С одним из прототипов героев - артистом цирка Дим Димычем Яковлевым - брат действительно дружил. Когда этого фарцовщика высокого класса расстреляли, Роман стал искать повод, чтобы уйти из жизни. Брат был старше меня на четыре года. Когда его не стало, ему было всего 27 лет. Это очень болезненная для меня тема. Как только не стало Дим Димыча, и мой брат потерял жизненный стержень. Яковлев был его единственным настоящим другом. Он не учил воровать или обманывать - он учил брата думать. И мне говорил: «Леня, ты сейчас неразвит, мало знаешь. Надо изучать классическую литературу». После того как его расстреляли, брат потерял контроль над собой. Увел у меня любимую девушку. А для меня это была большая любовь. Мы поссорились. Он напился, сел на мотоцикл и разбился, залетев на трамвайные пути. Точнее, попал в Институт Склифосовского, где его не смогли спасти.
