Описывая новое творение Валерии Гай Германики, довольно трудно удержаться от обсценной лексики - тем более что сама Валерия этой лексикой нисколько не брезгует.
Тянет если не на мат, то по меньшей мере на возвышенные пафосные фразы: «Да и да» - это публичный суицид или там доказательство собственного профессионального ничтожества. Но бог с ним с громкими фразами, оставим вычурность высказывания Германике, уж в этом она преуспела как ни в чем ином. Первое, что нужно понимать про «Да и да» - это не «Все умрут, а я останусь» и даже не «Школа». Новое кино по тематике гораздо ближе к «Краткому курсу счастливой жизни», который в свое время оставил довольно гнетущее впечатление. Именно после этого сериала появились первые сомнения в профессионализме молодого режиссера. Когда девушка субкультурной наружности снимала кино про молодежный протест - это было высказывание человека, не понаслышке знакомого с тем, о чем рассказывает. Германика, кто бы что о ней не думал, смогла поделиться своим опытом так, чтобы ей поверили. Но вот когда она взялась рассуждать о любви, тогда и стала очевидна ее проблема - если пересказывать реальность близко к правде она еще может, то вот наполнить правдоподобием выдуманную историю ей уже не по зубам.
Но Валерия, очевидно, оказалась глуха к критике в адрес «Краткого курса…» и к новому фильма подошла в самоощущении последней надежды русского кинематографа. Претенциозность ее нового фильма зашкаливает: ощущение такое, будто автор фильма - обладатель дюжины «Оскаров» и десятка пальмовых ветвей. Продюсеры - в числе которых, к слову, небезызвестный Федор Бондарчук, - по всей видимости, дали своей подопечной карт-бланш, который она использует самым бессовестным образом. В небе появляются глаза, на ветру полощутся серо-бур-малиновые шторы, прожектора пульсируют какими-то эпилептическими цветами, а главный герой дегустирует собственную мочу (потом Германика хвалилась - добросовестный актер попался, моча настоящая была).
«Да и да» на поверку оказалось образчиком эталонного дурновкусия. Если быть справедливым, такой подход вполне можно было бы счесть осознанным - мат с обнаженкой в общем тоже выбор вполне осознанный. Это могло бы быть в духе режиссера-радикала - отвесить почтенной публике пощечину еще и тем, что покоробить ее столь хрупкое чувство прекрасного. Но такая логика оказывается несостоятельна, когда выявляется общая беспомощность замысла. Главная героиня влюбляется в начинающего, но уже вполне богемного художника, потом художник попадает в больницу, героиня, тоскуя по нему, и сама начинает рисовать, потом художник выздоравливает столь же стремительно, как и заболел, потом он изменяет ей с другой, потом…
Если вам кажется, что этот сюжет мог бы быть занимательным, то нужно объяснить, как сцены друг с другом связаны. Вот героиня начинает рисовать, подражая своему любимому, а через склейку - она уже успешно продает две свои картины. Вот, оказывается, как все просто - нарисовал и тут же продал, сказка! Вот такая драматургическая незатейливость присуща Германике во всем - ее герои ровным счетом ничего из себя не представляют, каждый из них - носитель только одной функции. Впрочем, это как раз не новость - еще «Все умрут…» отталкивала картонностью своих персонажей.
Вкупе с амбициями молодого (молодого ли?) режиссера все это складывает в крайне удручающую картину. Германика решила вдруг сделать что-то такое, чего от нее не ждут, и вот на экране материализуются карикатурные волки, а Агния Кузнецова обращается в ведьмочку-вампиршу. И ведь трудно не согласиться - такого дешевого эпатажа от нее действительно не ждали. Кажется, Германике пора возвращаться в школу - тем более, что последние два класса она по собственному признанию заканчивала на дому...
Евгений Вихарев, Андрей Князев
