Свое 75-летие Александр Журбин решил отметить грандиозно - фестивалем, который продлится аж полгода! А что, имеет право!
Столько песен, симфоний, мюзиклов и опер написал, что исполнять их, наверное, можно и пять лет!
«ВТОРОЙ БРАК САМЫЙ ПРОЧНЫЙ»
- Надеюсь, что в эти дни ко мне приедет та часть моей семьи, которая живет в Америке, - мой сын с женой и мои внуки Бенджамин и Джозеф, может, они поднимутся на сцену, - делится планами юбиляр. - Ну и обязательно в концерте примет участие моя замечательная жена Ирина Гинзбург-Журбина. Она поэтесса, писательница и просто очень красивая женщина. Мы с ней уже 44 года вместе. Вообще я благодарен судьбе за то, что мы с Ириной когда-то встретились. С супругой мне очень повезло.
- Это ведь ваш второй брак?
- Да. Но не зря же люди говорят, что второй брак самый прочный. Если, конечно, ты не пустился во все тяжкие. (Cмеется.) У некоторых моих коллег ведь было и по восемь браков! Представляете, пережить восемь жен! У меня всего второй брак, первый был неудачный. Я предпочитаю о нем не говорить, не называть никаких имен. Ничего хорошего из той семейной жизни не получилось. Правда, родился сын. Говорят, он очень способный мальчик. Но я с ним не общаюсь уже очень много лет. Вот все 44 года и не общаюсь. Так уж сложилось. Точнее, так устроила моя бывшая жена.
- В одном интервью вы сказали, что нынешняя супруга помогла вам избавиться, скажем так, от мужского эгоизма. А вы помогли жене от чего-нибудь избавиться?
- Да, могу похвастаться: благодаря мне она бросила курить. (Смеется.) Ира курила, причем очень сильно - где-то пачку в день. Я тоже сигаретами баловался в молодые годы, потом бросил. И мне, конечно, очень не нравилось, что она курит. Казалось ужасным, что вот собирается компания друзей - и моя жена тут же берет сигарету. Два года я ее умолял: «Ира, брось!», убеждал. И в какой-то момент она поняла, что я прав, что без сигарет легче.
400 РУБЛЕЙ ЗА КАРАКУЛИ
- В соавторстве с Ириной Львовной вы написали немало песен. У вас вообще много шлягеров, которые исполняют ведущие эстрадные артисты. Однако главным в своем творчестве вы считаете симфоническую и оперную музыку. Почему?
- Потому что это действительно насыщенная музыка, насыщенное... мастерство, уж простите за такое возвышенное слово. А песни? Они ведь возникают мгновенно, песня - она как бабочка: раз, и вдруг прилетела. Обычно песню пишешь ровно столько, сколько она звучит. Вот звучит она три минуты, ровно столько и пишется. Дают тебе стихи, ты садишься к роялю - и мелодия тут же рождается. Если не рождается, это плохо. То же самое мне говорил Оскар Борисович Фельцман, замечательный наш песенник. Он рассказывал, что, например, мелодию песни «Дунай, Дунай, а ну, узнай...» он заиграл сразу, как сел за рояль. Песня - это некое божественное откровение, я бы так сказал. Симфонию ты так не напишешь, ее ты должен высидеть полгода, написать огромную партитуру, это страшный труд! Тем не менее я считаю, что лучше всего умею делать именно это. А песни - ну иногда Бог осеняет. (Смеется.)
- Помните свой первый гонорар за написанную музыку?
- Как ни странно, помню. Я был студентом композиторского отделения института имени Гнесиных, писал музыку, много написал, но, естественно, мне за это никто не платил. И меня это не смущало. Жил на стипендию, снимал какой-то угол...
Тогда все студенты жили бедно. Надо сказать, я через все прошел, знаю, что называется, жизнь снизу. Но однажды я написал вокальный цикл на стихи поэтов, погибших в годы Великой отечественной войны - Когана, Багрицкого, Кульчицкого, Джалиля...
Хорошие были поэты и хорошие стихи. Написал «Семь песен солдата» - я так это назвал. И кто-то мне посоветовал показать мой цикл на радио. А это был, кажется, 1968 или 1969 год. Я подумал: чем черт не шутит, и пошел туда, где мои песни должен был прослушать худсовет, в Дом звукозаписи.
Так вот, в этом самом ДЗЗ, как сейчас помню, на шестом этаже была нужная мне редакция, в которой редактор Николай Черкасов (кстати, родственник артиста Николая Черкасова) должен был решить судьбу моего цикла. Я пришел, сам сыграл и спел. Он: «Знаете, а мы возьмем! А споет Сергей Яковенко». С этим певцом я потом дружил долгие годы, он совсем недавно ушел из жизни...
В общем, Яковенко спел. А я получил свой первый гонорар. Он был... сейчас вспомню... примерно 400 рублей. Большие, между прочим, деньги! Инженер зарабатывал 120 рублей в месяц. Все вокруг ахнули: и тебе за эти каракули дали 400 рублей?! Завидовали наверняка. (Смеется.)А я купил себе новое пальто и новые ботинки.
- А я думала, скажете, что эти деньги прокутили.
- Нет, не прокутил. Но если хотите подробности, то признаюсь, что небольшая пирушка все-таки была. (Смеется.) Прямо после худсовета я и мой тогдашний друг Ширвани Чалаев... Сто лет его не видел, он известный композитор родом из Дагестана, но всю жизнь живет в Москве. Так вот, мы с Ширвани и кто-то еще третий, не помню кто, пошли в ближайшую закусочную. Я даже помню, где она находилась: на другой стороне Садового кольца, тогда его можно было спокойно перейти. И вот там была какая-то кафешка. Мы взяли пельмени и по сто грамм водки. Стоило это рублей семь. А впереди меня ждали аж четыреста! (Смеется.) И это был очень радостный день!
* Редкий кадр: вся семья в сборе
АВТОГРАФ ВОЗНЕСЕНСКОГО
- И в музыкальной школе, и в консерватории вашим инструментом была виолончель. Но ближе вам рояль, правда?
- Я, конечно, люблю и виолончель, и скрипку, и симфонический оркестр, все люблю. Но рояль - он особенный. Не зря же «рояль» - значит «королевский». Это действительно королевский инструмент, которому подвластно все. И тут нужно сказать, что на рояле я самоучка. Часто после моей игры мне говорят: «О, как ты здорово играешь!» Я: «Ребята, я практически ни одного урока игры на рояле не получил!» Вы, вероятно, не музыкант и не знаете, что такое ОКФ - это общий курс фортепиано. Все студенты, которые учатся играть на скрипке, на виолончели, на флейте, вокалисты, - все они должны проходить ОКФ. То есть раз в неделю являться на урок и что-то там брякать. Учитель скажет «молодец», и все, результат абсолютно не имеет значения. А я этим интересовался, я этим зажегся. Брал домой клавиры и играл Рахманинова, Листа, Чайковского... Так и научился. И сейчас довольно прилично владею инструментом.
- Вы родились и до 20 лет жили в Ташкенте. И тогда, юношей, на одном из поэтических вечеров взяли автограф у Андрея Вознесенского. Автограф сохранился?
- Конечно. И знаете, что Андрей, который спустя много лет стал моим другом, тогда написал? Это очень интересно... Ну когда я подошел к нему в Ташкенте, кто я был? Никто. И он меня естественно тогда не заметил. А потом уже в Москве, когда я о той нашей встрече упомянул, Андрей сказал: «Да-да, я вроде бы помню».
Ничего он не помнил (Смеется.), там было тысяча человек! А подошел я к нему с журналом «Молодая гвардия», в котором была напечатана его поэма «Оза». Он так называл жену Зою Богуславскую, и поэма бала посвящена ей. С Зоей я тоже дружу уже много-много лет. Ей уже за 90, а как выглядит!..
Так вот, Андрей взял журнал и написал на странице, на которой начиналась поэма: «Все прогрессы реакционны! Андрей Вознесенский». По тем временам это было такой антисоветчиной! Как?! Мы же идем вперед к коммунизму - как прогресс может быть реакционным?!
А это фраза из поэмы, и там она целиком звучала так: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». Но мне он вторую строчку не написал. Когда Андрей узнал от меня эту историю, он очень смеялся. «Не знаю, - говорит, - почему я тебе так написал. Но, согласись, как здорово сказано!»(Смеется.)
- А вы согласны, что все прогрессы реакционны?
- Пожалуй, нет. Ну представьте, если бы сейчас не было ни компьютеров, ни телефонов, ни самолетов. И мы жили бы в пещерах. Нет-нет, без прогресса нельзя. Прогресс должен быть.
Человечество развивается немыслимыми темпами! У моих внуков, которым сейчас по 10 лет, есть шанс дожить до 2100 года. А через 80 лет все будет другое! Все! Будет достаточно подумать: хочу быть там! И вжик - ты уже там. Представляете? Здорово будет... Но и нам выпало жить в интересное время, грех жаловаться!
Марина Бойкова
Фото из архива А. Журбина.
