Те, кто терял надежду в раскаленной от солнца пустыне, обязательно погибали. До конца доходили немногие, и именно они в память о своих товарищах и попутчиках назвали эту пустыню Долиной Смерти.
Мне довелось побывать в тех местах, считаю название это довольно точным и образным. Когда я услышал от академика Сергеева слова о том, что наша наука находится сейчас в «долине смерти», то невольно вздрогнул: «Неужели это так или Александр Михайлович сгущает краски?»
Это я и попытался выяснить в нашем разговоре с президентом Академии наук РФ, академиком Александром СЕРГЕЕВЫМ, который состоялся в канун выборов президента РАН.
НАУКА И ВЛАСТЬ
- Александр Михайлович, что вы можете сказать об отношениях науки и власти?
- Давайте попробуем смоделировать в самом простом виде типы взаимоотношений науки и власти.
Возьмем два крайних типа организации общества - демократию и монархию. Что касается положения науки в обществе и отношения к ней, то крайними типами могут служить такие определения - просвещенное общество и непросвещенное общество. Таким образом, у нашей модели есть четыре реализации: монархия просвещенная и непросвещенная, демократия просвещенная и непросвещенная.
Наверное, в идеале нам бы всем хотелось жить в обществе просвещенной демократии - понятно. И, наверное, такое состояние просвещенной демократии возможно только в экономически развитых странах, в которых поддержка и состояние науки объективно могут быть на высоком уровне, причем в ситуации интеллектуальной свободы, что тоже для развития науки крайне важно.
Теперь зададимся вопросом: что лучше для науки - просвещенная монархия или просвещенная демократия? Вообще-то, и то и другое неплохо. Если мы возьмем Средние века, когда о реальной демократии разговора не было, наука же кое-где нормально и даже успешно по тем временам развивалась, так ведь? Именно там, где монаршая власть благоволила наукам.
Приведу такой пример. Великий датский астроном Тихо Браге на подаренном ему королем острове построил городок Ураниборг, вернее сказать, научный институт. Тихо Браге получил для оснащения своего Ураниборга деньги, которые были сравнимы с казной датского короля. А когда просвещенный датский король умер и престол перешел к его непросвещенному наследнику, Ураниборг был вскоре разрушен, Тихо Браге был вынужден эмигрировать и закончил свою жизнь в Праге при дворе другого относительно просвещенного европейского монарха.
Этим примером из прошлого я хочу сказать: наука и власть должны друг друга уважать, и этого у нас сейчас не хватает.
- Не стоит ходить в далекое прошлое. Отношения между Брежневым и Келдышем, Брежневым и Александровым могут быть прекрасными примерами.
- Думаю, что советское время в контексте нашей простой модели можно без какой-то существенной натяжки отнести к состоянию просвещенной монархии, имея в виду под монархией неограниченную власть коммунистической партии. Таким образом, в обеих крайних реализациях просвещенного общества, демократического и монархического, наука может успешно развиваться.
Обратимся к двум оставшимся ситуациям: непросвещенной демократии и непросвещенной монархии. И то и другое плохо для страны и для науки в стране.
Когда мы с вами в 90-е годы свалились в непросвещенную демократию, плохо или хорошо было тогда науке? Очевидно, плохо, потому что финансирование резко упало, и так как уже была демократия, то и прозвучало, что, мол, ищите и находите свое финансирование сами...
Наука выживала, в 90-е годы это была форма выживания (не развития!), когда крупные организации дробились на более мелкие, так сказать, брали суверенитет, сколько могли. Они начинали вести более активную международную деятельность, за рубежом и внутри страны искали заказчиков, самых разных, и благодаря этому многие тогда выжили.
Да, время действительно было плохое, но вот то, что произошло дальше, в нулевые годы, заслуживает особого разговора.
«НЕФТЯННЫЕ» ДЕНЬГИ ПРОШЛИ МИМО НАУКИ
- Почему?
- Потому что в стране начали появляться «нефтяные» деньги и встал, хотя и не сразу, вопрос о поддержке науки, так как в процветающем капиталистическом мире, в мире той самой просвещенной демократии, наука является самой настоящей производительной силой.
Следовательно, и в новой разбогатевшей России надо науку ставить, развивать, чтобы она из своего полунищенского состояния превращалась в производительную силу, - так была поставлена задача. Но как реализовать эту задачу в условиях, когда страна начала жить в капиталистическом обществе? Это значит, что у государства, т. е. у бюджета, стало меньше денег на ту сумму, которая ушла к инвесторам.
Раньше у государства был весь бюджет страны в руках, и только государство было инвестором всего, а теперь государство в значительно меньшей степени, только через налоги, располагает необходимыми ресурсами. Следовательно, теперь науку должны финансировать и инвесторы, в том числе олигархи, к которым перетекли средства государства. Но у нас случилось именно то, что наука попала, как я говорю, в «долину смерти».
Государство уже не могло финансировать ее в том объеме, в каком это делала просвещенная монархия советской власти. А финансирование со стороны хайтековской индустрии и вообще промышленных групп так и не началось, по крайней мере на сравнимом уровне. В результате наука оказалась в положении, когда одни уже не могут дать средства на ее содержание, а другие еще не могут.
В 2005 году была принята стратегия научно-инновационного развития России. Согласно ей, страна должна была за 10 лет увеличить процент ВВП, который идет в науку, с 1,2 до 2,5, при этом 60-70% средств должны были приходить из инновационной экономики. Той самой экономики, которая, как полагалось, тоже почувствует «нефтяные» деньги и взрастет на них, т. е. будет запущена цепочка положительной обратной связи в развитии науки и наукоемких секторов промышленности и бизнеса. И мы с большим энтузиазмом смотрели в будущее, так как перед нами был пример Запада и Востока, где уже построен современный наукоемкий капитализм.
Но десятилетняя волна «нефтяных» денег прошла, после ее схода на российских берегах не видно ни этой самой инновационной наукоемкой экономики, ни той самой инновационно-ориентированной науки, разве что отдельные малые островки. И в этом виновна, если уж судить такими категориями, не наука, а сама система экономического устройства, которая не дала достаточный импульс инновационной экономике и не запустила нужную цепь положительной обратной связи.
ЧТО ДЕЛАТЬ?
- Александр Михайлович, мы выяснили, кто виноват. Теперь второй классический вопрос: а что делать?
- Мне кажется, надо начинать с достижения общего - между властью, наукой и обществом - консенсуса относительно не того, что делать, а относительно оценки положения с наукой в нашей стране.
Есть два основных показателя уровня развития фундаментальной науки в стране: число приглашенных докладов и публикационная активность (вне зависимости от области науки). Прискорбно, но количество приглашенных докладов на крупных международных конференциях от России уменьшилось и продолжает снижаться даже в тех областях, где оно было традиционно весьма высоким.
Или возьмем другой интегральный параметр - публикационная активность. В последнее время приходится слышать, что, мол, она растет, положительная тенденция налицо. На самом деле рост есть, но скорее формальный и даже отчасти искусственный.
С одной стороны, научные фонды требуют, чтобы в качестве отчета по грантам ученые производили печатную продукцию, значит, надо производить и думать скорее не о масштабе ее значимости, но о количестве продукции. С другой стороны, квалификационные требования научных должностей напрямую завязаны на число публикаций и, по сути, ни на что другое - только на то, что легко считается. Здесь то же самое - для формальной аттестации нужны пусть мелкие и в малоцитируемых журналах, но статьи.
Тенденция очевидна: статей стало больше, а крупных, мирового уровня результатов - меньше. В ведущих международных журналах с наибольшим индексом цитируемости количество статей с российским авторством совсем невелико. И, как правило, это не первые, а пятые, десятые, 25-е авторы.
Для защиты своей позиции о состоянии науки хочу привести и такой факт. Я в последнее время смотрю, как устроено государственное финансирование фундаментальной науки в разных странах. Давайте возьмем две страны с приблизительно одинаковым населением. Я люблю приводить в пример Японию - 130 миллионов населения - и Россию - 145 миллионов.
Вот государственная научная корпорация RIKEN, которая в этом году отмечает свое столетие. В ней 3 тысячи человек, включая и ученых, и технический персонал. Это пять или шесть институтов, разбросанных по Японии, которые ведут исследования в области физики, химии, а в последнее время и биологии.
Наука в них полностью финансируется государством. Бюджет - 750 миллионов долларов в год. 750 миллионов - это больше половины финансирования из ФАНО всех академических институтов, в которых работают 125 тысяч человек. Итак, там 3 тысячи, здесь 125 тысяч, при этом объемы бюджета сравнимы по величине. Финансирование материальной базы науки, необходимого инструментария у нас и там удельно, в расчете на одного ученого различается в 100 раз!
Это как мы можем наукой заниматься, если инструментарий в России практически не обновляется?! Что можно сделать с инструментарием, которому 30 лет, когда есть более передовые инструменты, позволяющие проводить эксперименты на принципиально недоступном для нас уровне?
НАЛОГ НА НАУКУ – С СЫРЬЕВЫХ ГОСКОРПОРАЦИЙ
Итак, констатируем: положение с наукой плохое. Это первое. Второе - говорим прямо, что действительно наломали дров с нашими реформами.
Мы должны понять и принять, что выход из «долины смерти» не может быть в настоящее время осуществлен за счет того, что вдруг станет развиваться и преуспевать наша инновационная экономика и что именно она подтолкнет науку. Должен быть ощутимый толчок со стороны государства.
Если мы хотим наукоемкую экономику раскрутить, если хотим, чтобы наука давала в нее новые идеи и технологии, то надо налог на науку брать с наших сырьевых госкорпораций. Государство это может сделать.
- Итак, мы достигали консенсуса - достигли. А дальше?
- Мы слишком далеко отстали от локомотива прогресса, который уже унесся в будущее без нас. И что-то должно быть экстраординарное предпринято...
Мои коллеги в Федеральном ядерном центре в Сарове говорят: «Отечество в опасности, значит, нужна научная мобилизация. Страна должна, как в военное время, сесть на решение нескольких очень важных задач, которые страна не может не решить».
В этом утверждении что-то есть разумное... Впервые этот лозунг прозвучал, когда враг оккупировал часть страны. Тогда все было понятно. Но и сейчас нас с вами завоевывают только по-другому - высокими технологиями. И уже почти завоевали. Мы с вами на каких машинах ездим? Какими телефонами пользуемся? Интернет у нас откуда? Культура потребления чья? Нас почти завоевали... Поэтому призыв к мобилизации, по существу, уместен, если только не свести ее к очередной кампании.
- Я считаю, в 90-х годах мы совершили крупную ошибку, когда практически вывели оборонную тематику из Академии наук России?
- Она как бы сама вывелась из-за разных политических доктрин. Считалось, что врагов у нас нет и деньги на безопасность, на оборону тратить не надо. Кстати, в свое время была обстоятельно подготовлена программа фундаментальных, поисковых и прогнозных исследований в интересах обороны и безопасности, и уже лет восемь, по-моему, мы пытаемся эту программу принять. Она находит поддержку фактически везде, на всех уровнях, но есть непреодолимое, как видно, препятствие - это финансовые и экономические ведомства...
В ТРУДОВОЙ КНИЖКЕ – ОДНА ЗАПИСЬ
- Расскажите о себе. Вы окончили Нижегородский университет и...
- В моей трудовой книжке одна запись.
- То есть?
- С 1 сентября 1977 года я сотрудник Института прикладной физики. Наш институт, по-видимому, оказался в оптимальном положении, для того чтобы он сохранился, не сильно изменившись. Для такого «самосохранения» есть целый комплекс причин. Одна из них - это то, что мы были организованы в 1977 году и успели стать крупным и успешным институтом еще тогда, когда страна не скупилась на развитие науки.
На моей памяти совершенно потрясающий случай - создание правительственной комиссии во главе с Председателем Совета Министров СССР (!) Н.И. Рыжковым по... высокотемпературной сверхпроводимости!
Председатель правительства возглавляет комиссию, которая должна как можно быстрее и правильным образом дать выход в практику открытия, которое произошло всего год назад!
Сейчас такое трудно представить, хотя за последние два десятка лет были научные прорывы сравнимого масштаба и значимости, а тогда это было нормальным делом и не вызывало недоумения. Высокая комиссия постановила построить несколько институтов, оснастить их и дать им соответствующие задания. И все это было сделано!
Одним словом, к началу «другой жизни» мы успели нарастить «научные мускулы». В ИПФ РАН за эти годы пришли сотни мотивированных молодых людей. Все - лучшие выпускники университетов, они стремились попасть именно в этот институт...
Все они, только начинающие свой путь в науке, видели рядом тех, на кого можно было равняться, и работали с ними бок о бок. У нас же в институте иконостас этих звезд, властителей научных умов...
Вся эта когорта блестящих ученых, которым было в то время 35-40 лет, каждый - лидер в своей науке, а вокруг море молодых, которые хотят делать науку. И над ними, и рядом с ними великий ученый и великий директор Андрей Викторович Гапонов-Грехов, который старше их лет на 15, - правильный возрастной квант в воспитании учеников в науке.
Такая конфигурация оказалась чрезвычайно сильной, плодотворной, и за первые десять лет институт стал ведущим академическим институтом страны. Поэтому в раннее российское капиталистическое время мы вошли в хорошей форме.
МУЛЬТИДИСЦИПЛИНАРНОСТЬ СПАСЛА
- Да и проблематика у вас широкая...
- У нас институт мультидисциплинарный. Казалось бы, есть некая разбросанность, но она скрепляется единой научной культурой и культурой работы в науке благодаря тому, что мы все - представители радиофизической школы. Мы все - «волновики» и «колебатели».
У нас, специалистов, есть язык понимания друг друга, нашей области исследований и всей науки. Почему это важно? Мы можем помогать друг другу даже не явно, просто обсуждениями своих задач, и тем самым быстрее достигать результата.
Мультидисциплинарность также очень важна, когда вы попадаете в экономически сложное время. Непонятно, откуда придет заказчик, какую задачу требуется ему решить.
Представьте, что у вас есть суперинститут, но он умеет заниматься, например, только акустическими волнами и колебаниями, т. е. акустикой и больше ничем. Туда приходят и говорят: «Мужики, я заказчик, и у меня полный карман денег. Мне нужно обнаружить такой-то объект на расстоянии стольких-то километров».
Если с помощью акустики этого сделать нельзя, то в этом институте такой заказ сразу невыполним... А если у вас есть люди, которые работают и в акустике, и в оптике, и в физике СВЧ, если они могут и то, и другое, и пятое-десятое, они говорят: «Так это же вот так можно сделать!»
Так что один из залогов устойчивости нашего института - мультидисциплинарность. У нас за годы сформировался широкий и подвижный фронт исследований, мы отзывчивы к внешним вызовам, и, соответственно, сформировалась «пестрая» экономика.
- Что это, впервые слышу?
- 25% у нас бюджет, 25% - различные гранты и 50% - хоздоговорные работы, тоже весьма различные. Из них половина - гособоронзаказ. Это совершенно разные типы работ, но, умело применяя достижения фундаментальной науки в прикладных исследованиях, мы всегда оказываемся интересными заказчику.
Если бы мы в основном занимались прикладными работами, то через десяток лет к нам никто не пришел бы. Но приходят, и именно потому, что наш фундаментальный задел тоже не стоит на месте, постоянно обновляется и оказывается перспективным для следующих приложений.
С другой стороны, мы не можем заниматься только фундаментальными вещами, так как в стратегии развития страны всегда были и есть вызовы прикладного характера, на которые мы должны отвечать. Поэтому соблюдение баланса фундаментальных и прикладных исследований внутри одного института - это очень важно. И такой баланс, подчеркну, был изначально одним из краеугольных камней в здании института, это своего рода научное кредо ИПФ РАН.
- Вы хотите сказать, что модель работы вашего института подходит и для всей Академии наук?
- В каком-то смысле да. И в смысле множественности источников поддержки исследований, и в смысле сочетания и взаимодействия фундаментальных и прикладных работ, и в смысле особого внимания к оборонной тематике.
Я не могу говорить, что наша модель просто переписывается или масштабируется, но по принципам действия - да, подходит для всей академии. И главное звено здесь - мультидисциплинарность. Подчеркну, что во взаимодействии и балансе фундаментальных и прикладных исследований крайне важна ориентация на очень крупные проекты, способные потащить за собой целые новые области исследований и разработок.
Сейчас всего этого практически нет, но это, конечно, должно вернуться в Академию наук. И когда вернется, когда академия вновь ощутит себя ответственной за такие проекты в интересах инновационного развития страны, тогда это и будет означать выход из «долины смерти».
Владимир Губарев.
ТАСС/А. Новодережкин,
ТАСС/С. Бобылев
(Печатается с сокращениями. Полностью интервью президента РАН
А. Сергеева публикует еженедельник «Новый вторник» на своем сайте nvtornik.ru.)
