Мифы и правда о расстреле одного из главных поэтов Серебряного века
25 августа 1921 года был расстрелян поэт Николай Гумилёв. Его смерть быстро обросла легендами. В эмиграции посчитали, что Гумилёв боролся и погиб в неравной схватке. В Берлине, Париже и США стали появляться его посмертные издания книг. А в красной России поэт на долгие десятилетия был вычеркнут из литературного процесса, и его имя употреблялось только с хулительными эпитетами…
Официально поэта расстреляли за участие в так называемом Таганцевском заговоре. Откуда и по чьей воле возник этот «заговор»? 5 декабря 1920 года глава ВЧК Феликс Дзержинский разослал по губерниям приказ с грифом «Совершенно секретно», в котором потребовал «устраивать фиктивные белогвардейские организации в целях быстрейшего выяснения иностранной агентуры…». Жизнь человека с этой минуты обесценилась до нуля. Охотой на русских писателей занимался один из самых циничных чекистов Яков Агранов. Его грязный след прослеживается и в деле Гумилёва.
Николая Степановича неоднократно предупреждали о грозящей опасности. Писатель Юрий Юркун прямо говорил Гумилёву, что за ним следят, но поэт отвергал все слухи. Осипу Мандельштаму он говорил: «Я нахожусь в полной безопасности, я говорю всем открыто, что я – монархист. Для них самое главное – это определенность».
Однако старший брат поэта Дмитрий так не думал и 1 августа с женой тайно покинул Россию. А самого Николая Гумилёва преследовало предчувствие смерти. Поэта угнетало именно то, что он не сможет творить. 3 августа к нему зашел на минуту Владислав Ходасевич, и Гумилёв задержал его до двух ночи – ему не хотелось оставаться одному. Николая Степановича томили предчувствия, и не зря. Именно в этот день в ЧК был оформлен ордер на обыск в квартире поэта и состоялся его арест.
ЛИПОВЫЙ ЗАГОВОР
Приступив к выполнению указаний Дзержинского, петроградские чекисты стали собирать подставную организацию, которую назвали Петроградской боевой организацией. В мае совершенно случайно они застрелили двух офицеров при переходе финской границы. Далее им в руки попало письмо генерала Владимирова, которого тут же окрестили парижским шефом липовой ПБО. Гумилёв был знаком с погибшими, и этого оказалось достаточно, чтобы включить его в обойму «заговорщиков». Правда, на главу заговора он не тянул. Но тут чекистам на глаза попался слабовольный профессор Владимир Таганцев, занимавший должность секретаря Сапропедевского комитета, куда обращались многие ученые. И профессор тут же превратился в главу белогвардейского заговора. Всех, кто к нему приходил, объявляли заговорщиками. Схватили даже курьера известного академика Сергея Ольденбурга, принесшего рукопись рецензии на «Двенадцать» Александра Блока. Рукопись признали контрреволюционной, и курьера потом расстреляли…
Отец профессора, знаменитый юрист и бывший либеральный сенатор Николай Таганцев, написал ходатайство о сыне Ленину. Тот дал телеграмму с указанием пересмотреть дело.
Но озлобленная вмешательством чекистская машина начала крутиться на полных оборотах. Чекисты выбивали в прямом смысле слова нужные им показания. Были схвачены многие известные люди: скульптор Леонтий Бенуа, бывший министр юстиции Сергей Манухин, профессор Николай Лазаревский. Чтобы процесс получился громким, «сказочники» из ЧК написали 382 тома и привлекли к ответственности 833 человека. Доверчивого профессора Таганцева уговаривал признаться в заговоре Яков Агранов, обещая его простить. И даже расписку подсунул профессору, где писал, что ни к кому не будет применена высшая мера наказания. В конце концов, тот сдался и оговорил себя и тех, на кого ему указывали. О Гумилёве Таганцев сообщил, что тот обещал написать какие-то прокламации…
ОТВЕТ ЛЕНИНА
Поэт не собирался участвовать ни в каких заговорах. И не из любви к новой власти, а так как считал, что это бесполезно в данных условиях. Это подтверждают воспоминания хорошо знавшего его писателя и театрального режиссера Владимира Немировича-Данченко, которому Гумилёв сказал: «На переворот в самой России – никакой надежды. Все усилия тех, кто любит ее и болеет по ней, разобьются о сплошную стену небывалого в мире шпионажа. Ведь он просочил нас, как вода губку. Нельзя верить никому. Из-за границы спасение тоже не придет. Большевики, когда им грозит что-нибудь оттуда, – бросают кость. Ведь награбленного не жалко. Нет, здесь восстание невозможно». Однако позиция поэта не интересовала фальсификаторов.
Они подгоняли дела под расстрел для запугивания обывателей.
Ученики Гумилёва, питерские писатели, кинулись его искать, пытались выручать, узнав, что Николай Степанович попал в дом предварительного заключения на Шпалерную, 25. Появилось письмо деятелей культуры в защиту поэта за подписями Волынского, Лозинского, Харитона, Маширова, Горького. Но его никто всерьез не рассматривал. Да и Горький, по одной из версий сам позже отравленный большевиками, верил в «заговор» в ту пору.
Позже чекисты пытались распространять миф, будто бы Ленин отменил расстрел, и – вот досада – телеграмма вождя опоздала. Но это только миф. А вот как было на самом деле. Мария Андреева, бывшая жена Горького и актриса МХАТа, узнав о предстоящей казни, бросилась к наркому просвещения Луначарскому и стала убеждать его остановить убийство, так как Гумилёв – большой поэт, и медлить нельзя, ведь Дзержинский уже подписал указ. Луначарский, хоть и неохотно, но все же позвонил Ленину. Однако тот, выслушав наркома, спокойно ответил: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас», – и положил трубку. Так что все сказки, усиленно распространяемые в 1980-х годах о том, что председатель Совета народных комиссаров пытался остановить убийство, не имели под собой никакой почвы.
Интересно, что в одном из своих гениальных стихотворений «Заблудившийся трамвай» поэт провидчески написал: «В красной рубашке, с лицом, как вымя, //Голову срезал палач и мне…»
КОНВЕЙЕР СМЕРТИ
О самом расстреле тоже было придумано немало мифов. Им поддавались не только простые обыватели, но и даже известные гумилёвоведы, такие как Юрий Зобнин. В своей книге «Николай Гумилёв» он опубликовал ходившую давно байку о том, что приехал на рассвете сам Яков Агранов и выкрикнул: «Поэт Гумилёв, выйти из строя!» А Гумилёв, якобы докурив сигаретку (это кто бы ему ее дал?), гордо заявил: «Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв!» Увы, никакого рассвета для осужденных не было. Несколько лет назад я получил разрешение побывать на Шпалерной, 25, побеседовать с начальником этого вечного заведения. И он сказал мне, что приговоренных начинали вывозить глубокой ночью, по 24 человека набивали в грузовик. И все – никакой романтики и никаких «выйти из строя».
Ржевский полигон сегодня стоит на костях не менее 40 тысяч убитых!.. Заключенных принимала пьяная от крови матросня. Всех – и женщин, и стариков, – по некоторым сведениям, раздевали догола, заставляли рыть себе яму, а потом тупо расстреливали и добивали раненых. Методично, спокойно и цинично. Следующая партия приговоренных зарывала расстрелянных до них и рыла яму себе. И так конвейер смерти, устроенный большевиками, работал по ночам.
31 августа состоялось собрание совета Петроградской губернии, где с докладом выступил председатель Губчека Семенов и доложил о ликвидации «заговоров» и о том, что «восставшие» хотели, «воспользовавшись недовольством голодных, на их костях и крови воздвигнуть старое здание монархии… Здесь и поэт Гумилев, вербовавший кадровых офицеров». В этот же день «Известия ВЦИК» дали сообщение ВЧК «О раскрытом в Петрограде заговоре против советской власти».
РАСКАЯНИЕ СПУСТЯ 70 ЛЕТ
1 сентября Петроград ахнул, когда появились сообщения о расстрелянных, специально расклеенные большевиками для устрашения по всему городу. Убийство поэта и гнусно сфабрикованное чекистами «Дело Таганцева» привели русскую интеллигенцию в шоковое состояние. Владислав Ходасевич позже напишет: «В начале сентября мы узнали, что Гумилёв убит. Письма из Петербурга шли мрачные, с полунамеками, с умолчаниями. Когда я вернулся в город, там еще не опомнились после этих смертей». Имеется в виду – смертей Гумилёва и Блока, которого тоже не стало в августе 1921-го. Поэт Владимир Солоухин, занимавшийся исследованием смерти Блока, утверждал, что его большевики тоже убрали – отравили, чтобы не выпускать на лечение за границу.
Но точнее всего атмосферу в городе, царившую после убийств ни в чем не повинных людей, описал уже в эмиграции ученик Гумилёва Николай Оцуп:
«Никогда мы не забудем Петербурга периода запустения и смерти…Но после августа 21-го в Петербурге стало трудно дышать, в Петербурге невозможно было оставаться – тяжко больной город умер с последним дыханием Блока и Гумилёва… Все следующие дни сливаются в одном впечатлении Смоленского кладбища, где хоронили Блока, и стенной газеты, сообщавшей о расстреле Гумилёва».
И только в далеком Бежецке Тверской губернии мать поэта Анна Ивановна не поверила всем этим сообщениям. Она говорила знакомым, что ее Коля уехал в свою любимую Африку, где и пережидает тяжелые времена.
Времена эти растянулись на десятилетия, и лишь 30 сентября 1991 года состоялось заседание Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Резолюция поздней справедливости и раскаяния гласила: «Постановление Президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года в отношении Гумилёва Николая Степановича отменить и дело производством прекратить за отсутствием состава преступления». Иными словами, расправа над поэтом была названа убийством, и все ее участники по этому постановлению стали государственными преступниками…
