Андрей Тарковский снял всего семь фильмов, и все они были признаны шедеврами. Куда более драматично сложилась судьба самого режиссера. Когда неожиданно для всех Тарковский решил остаться на Западе, в Союзе его родные практически превратились в заложников. О том, как это было, спустя годы рассказывает сын киноклассика Андрей Тарковский-младший, которого нам удалось разыскать во Флоренции.
Июль 1984 года. Италия, Милан. В этот день состоялась скандальная пресс-конференция, на которой Андрей Тарковский на весь мир заявил, что он принял решение не возвращаться в Россию и остаться на Западе. Советские власти предприняли ответный шаг, которого режиссер не ожидал: они практически взяли в заложники его семью - жену Ларису и сына Андрея.
Ирония судьбы: Андрей Тарковский столько перенес, чтобы остаться на Западе ради возможности снимать кино, однако многого сделать он не успел. Болезнь подтачивала его изнутри. И свой последний (и единственный после изгнания) фильм «Жертвоприношение» он снимал уже будучи смертельно больным.
Последние месяцы режиссер провел во Франции, где за его жизнь боролись Марина Влади и ее муж, профессор Леон Шварценберг. Хотя Тарковский умер во Франции, своей страной считал Италию, которая приютила его во время гонений.
Именно здесь, в солнечной Тоскане, живет сын великого режиссера - Андрей Тарковский-младший. Как и отец, он стал режисером. Правда, к своему первому фильму шел очень долго. Только прошлым летом было официально объявлено, что Тарковский-младший приступил к работе над картиной по сценарию своего отца «Светлый ветер». Написан он был еще в 1970-е годы - на основе романа «Ариэль» писателя-фантаста Александра Беляева, - однако кино тогда так и не состоялось. И вот теперь сын решил доделать то, что не успел его отец...
«Я ЖИЛ ВОЗМОЖНОСТЬЮ ВСТРЕЧИ С НИМ»
- Андрей, говорят, что ваш отец очень хотел, чтобы его сын стал режиссером. Это действительно так?
- Да. Хотя я какое-то время этому сопротивлялся. Даже поступил на физико-математический факультет Флорентийского университета. Но потом пришел в кино. Отец мечтал, чтобы я ему помогал.
- Вам ведь не удалось поработать вместе с ним?
- Нет, когда я приехал в Италию, отец уже заканчивал работу над «Жертвоприношением»: весь съемочный период был завершен, оставалось только озвучание. Но мы постоянно вели беседы о кино. Главный совет, который он давал не только мне: кино надо смотреть. Как можно больше. Лучше - хорошее. И принимать кино не как развлечение, а как произведение искусства. Таких фильмов немного, а сейчас практически и вообще нет. Но для отца кино было не просто работой, это был его метод и способ познания жизни. И это требует жертвенности. О чем и говорит его последний фильм - о жертвенности ради постижения определенных истин.
- Но в деле своего отца вы не видели?
- Это может показаться странным, но я помню, как отец снимал «Зеркало». Хотя мне тогда было всего три года, у меня остались очень четкие воспоминания о посещении съемочной площадки. А позже, когда мне было уже семь лет, я не раз бывал рядом с ним во время работы над «Сталкером». Помню, меня тогда удивляло, как самоотверженно работал каждый на площадке. Вся группа. Актеры - Александр Кайдановский, Алиса Фрейндлих. В памяти всплывает, с какой серьезностью каждый подходил к съемкам этой картины. Отец переснимал один дубль за другим, пытаясь добиться совершенной картинки. Такого я больше нигде не видел - так, как отец, никто не работает. Когда каждый человек понимает, что он должен делать, и пытается сделать это лучше. То есть люди осознают, что снимают великое кино, снимают шедевр.
- Однако не все выдерживали совместной работы…
- Да, многие уходили. Но уходили, прежде всего, те люди, которые воспринимали кино как работу. С ним оставались те, кто разделял его подход к кинопроцессу. Мне кажется, отец создавал правильную атмосферу на площадке. Нужно быть требовательным - чтобы снять те кадры, которые снимал он, где каждая деталь имеет определенное значение. Конечно, работа эта очень тяжелая.
- В Италии ему работалось легче?
- На первых порах - намного сложнее. Когда отец стал работать на Западе, неожиданно столкнулся с тем, что мы привыкли как раз называть рутиной: когда в обед люди прекращают работу, потому что у них перерыв. В России такого не было – там все работали до конца, пока не было сделано то, что задумано.
- И что он делал в случае: если вот оно, пришло вдохновение, а съемочная группа уже закончила свой рабочий день?
- Вы знаете, отец настолько заражал всех своей работой, что вскоре даже в Италии все пошло по-другому. Люди, которые были вместе с ним, меняли свое отношение. Я недавно общался с одним художником, который работал с отцом на «Ностальгии». Этот человек сотрудничал и с Висконти, и со многими другими великими режиссерами. Так вот, он сказал, что подход Тарковского к кино, его самоотдача - это самое сильное потрясение в его жизни. Безусловно, у отца был дар работать с людьми. Потому что кино создается не одним человеком, а громадной группой. И нужно иметь большую энергию, чтобы ими управлять, донести до техников, администраторов потаенный смысл картины.
- Вы ведь много разговаривали с отцом. Какой из своих фильмов он любил больше всего?
- Отец был очень самокритичным человеком. И к своим работам он относился очень сурово. Наверное, выше других он ставил «Сталкера», хотя и к этой картине у него было много претензий. А после ретроспективы он и вовсе сказал, что ему ничего там не нравится. Отец говорил: единственным утешением для него является то, что другие снимают еще хуже.
- Когда ваш отец решил остаться на Западе, вам было всего четырнадцать. Вы понимали, что стали разменной монетой в большой игре? Ведь для того, чтобы вашей семье разрешили выехать из России, были подключены главы двух государств: говорят, Миттеран лично просил Горбачева решить этот волнующий весь мир вопрос...
- Естественно, мы постоянно ждали выезда, отец давал надежду, говорил: «Мы увидимся». И я жил этим - возможностью встречи с ним. Но каждый раз наш выезд переносился. А потом была та договоренность Миттерана с Горбачевым. И буквально за несколько дней нам надо было собраться и уехать: приказ дали в понедельник, а в среду уже самолет. Конечно, сыграло свою роль то, что отец был смертельно болен. Нам просто разрешили увидеться с ним. Советская власть поняла, что уже нет смысла держать заложников – Тарковский умирает.
«ЖИТЬ В РОССИИ Я УЖЕ НЕ СМОГУ»
- Вы уезжали с мыслью, что никогда не вернетесь в Россию?
- Да. Отец не хотел возвращаться в СССР после того, что они устроили. В течение двадцати лет судьба каждой картины была связана с такими сложностями, с такими проблемами, что он был оскорблен и измучен. Он остался на Западе именно для того, чтобы у него появилась возможность нормально работать. Он хотел снимать кино. И сделал очень тяжелый выбор: между тихой спокойной жизнью на родине, но без работы (он прекрасно понимал, что после «Ностальгии», если бы он вернулся в Россию, не снял бы ни одного фильма, ему бы просто не дали), и существованием в чужой стране, но - в работе. Другого пути у него не было. Он - художник в первую очередь. Но тем не менее он все равно оставался русским человеком и невозможность вернуться в Россию воспринимал очень болезненно.
- Почему ваш отец решил остаться именно во Флоренции?
- Он познакомился с мэром этого города Ландо Конти (его потом убьют «Красные бригады»), когда приезжал во Флорецнию вместе со сценаристом Тонино Гуэррой. Здесь ему очень понравилось: отца окружили заботой, теплом, мэр выделил ему отдельную квартиру. Он должен был ставить в местном оперном театре «Летучего голландца» - сразу после съемок «Жертвоприношения». Но, увы, не случилось...
- В Италии фамилия Тарковский очень известна. Чуть ли не первый встречный тут же показал мне дорогу к вашему дому...
- Да, это так. Когда я представляюсь или же люди видят мой паспорт, сразу начинают вспоминать, как смотрели фильмы отца. Это удивительно! У меня складывается впечатление, что в Италии фамилия Тарковский значит больше, чем в России. Если в Москве спросить молодое поколение, кто это такой, то реакция странная: вроде что-то знакомое, но кто он: может, художник, а может, актер - многие порой даже не представляют. С другой стороны, это и понятно: если в России в кинотеатрах не идут фильмы Тарковского, то о чем может быть разговор!
- А вы живете в той самой квартире, которую когда-то подарили вашему отцу?
- Да. И я стараюсь сохранить ту атмосферу, которая присутствовала при его жизни. Конечно, многое исчезло, изменилось, но я думаю, что определенный дух - дух Тарковского - остался.
- Андрей, признайтесь: а вам самому не хотелось вернуться в России?
- К сожалению, я себя уже не чувствую настолько русским, чтобы вернуться. С тех пор, как я уехал, прошло двадцать c лишним лет, да почти тридцать. Мое положение очень странное, поскольку я не чувствую себя ни итальянцем, ни русским. Я нахожусь вне определенных территориальных и культурных рамок. В какой-то степени это дает определенную свободу - свободу видеть вещи с какой-то другой стороны. Но существует большая проблема: когда не ощущаешь чувства родины, жить довольно сложно. Не спорю, Италия мне многое дала и дает до сих пор. Жить здесь великолепно, во Флоренции вообще рождается такое чувство, что ты существуешь внутри произведения искусства. И вся Тоскана - это удивительный по мощи регион Италии, где можно дышать этой культурой, этим искусством, здесь все сохранилось с древних времен. Я уже не могу жить без этой величественной красоты. Я очень много езжу по миру, и только когда возвращаюсь в Италию, будто перезаряжаюсь.
- В России вы такого не чувствуете?
- С Россией у меня связано много впечатлений, много воспоминаний. Но те годы ожидания и одиночества наложили отпечаток. Ведь тогда все испугались – мы с бабушкой жили в полном вакууме. Та атмосфера, когда рядом находился отец, - она исчезла. Поэтому мне было достаточно тяжело. И когда я возвращаюсь в Россию, то понимаю, что жить здесь, увы, уже не смогу.
Фото FOTOBANK.COM
