Цирк, Никулин, смех... Практически слова-синонимы. Великий клоун, замечательный актер, добрый, светлый человек. Таким мы его запомнили. А каким он остался в памяти сына?
Вот уже 16 лет Максим Никулин руководит знаменитым цирком на Цветном бульваре. А стало быть, это тот самый случай, когда сын за отца отвечает…
«У ОТЦА БЫЛО ДВЕ ЖЕЛЕЗНЫЕ ОТМАЗКИ, ЧТОБЫ НЕ ВЫПИТЬ»
- Максим Юрьевич, можете вспомнить какую-то фразу отца, произнося которую всегда улыбаетесь?
- Отец часто импровизировал… Он как-то заболел, простудился, сидел дома. А страшно не любил болеть. Я к нему приехал на Бронную - сидит, смотрит телевизор: в халате, мрачный. По телевизору шел кубинский фильм - тех еще времен, черно-белый. А у них же все фильмы про одно, про революцию: все бородатые, все ужасно, все в конце погибают. Кино уже кончалось, я сел рядом, мы его досмотрели. Спрашиваю: ну как? «Что тебе сказать? - говорит. - Бывают фильмы - говно. А это - говно в кубе».
- А были шутки, которые вы не понимали, на которые, быть может, обижались?
- Никогда. Он был сверхделикатный человек и обидеть кого-то, тем более меня, не мог. Когда мы работали вместе, я просто выходил, не мог смотреть на отца, если ему надо было сделать кому-то выговор или, не дай бог, уволить. Отец переживал больше, чем тот, кого он увольнял: не мог слов найти, краснел…
- Неужели даже детских обид не было? Из-за того, что его вечно нет рядом, из-за того, что он принадлежал всем, только не вам?..
- Не скрою, был период, когда я на него обижался. Меня задевало то, что для огромного количества людей он что-то делает, а для меня ничего. Но это был такой период скудоумия юношеского, и он быстро прошел. Я просто понял философию отца: во-первых, он считал, что сын всегда рядом, а потом, у меня, с его точки зрения, все было. Такой пример вам приведу. Мы жили в коммуналке, все мое детство там прошло. А отец постоянно ходил в Мосгорисполком и выбивал квартиры для артистов. Один высокий чиновник отца как-то спросил: «А вы-то сами как, Юрий Владимирович?» «Нормально, - говорит, - я живу в коммуналке, у меня все хорошо». Тот удивился: «Вы что, больной?! Ну-ка садитесь и пишите заявление немедленно!» Но самое смешное, что отец действительно считал, что мы в порядке. У нас было три комнаты, с соседями мы жили дружно, не случалось ни ссор, ни скандалов. А у некоторых артистов цирка даже прописки не было... Та же самая история через много лет произошла и со мной. Отец встречался с Лужковым, тоже решал какие-то квартирные вопросы. Мэр спрашивает: «А ваша семья как?» - «Нормально, мы с женой живем в хорошей квартире...» - «А сын?» - «Тоже все в порядке, у них кооперативная квартира на “Тимирязевской”». - «А сколько у него комнат?» - «Одна». - «И кто там живет?» - «Он, жена и двое детей...» Лужков то же самое сказал: «Вы что, ненормальный?!» Отец говорит: «Да ладно, они же не жалуются, у них все хорошо». А мы действительно особо не жаловались.
- Но вернемся в ваше детство. Прогулка с ним - это что-то страшное?
- Поначалу нет - первые работы в кино отцу популярности особой не дали. Ну подходили, просили автограф: кто-то здоровался, кто-то трешку стрелял. Вообще в основном люди просили либо деньги, либо выпить вместе. Но у него было две железные отмазки. Когда просили денег, отец говорил: «Ребят, простите, жена все отбирает». И чаще всего слышал в ответ: «У-у, сволочь! И у меня то же самое. Ну, старик, извини». А когда выпить просили, он говорил: «Слушай, второй день в завязке». - «Ой, извини, извини»... Потом «Мухтар» прошел, стали узнавать больше. А уж когда «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»!.. Просто уже нельзя с ним было по улице пройти - сразу толпа собиралась. Кто-то смотрел, кто-то трогал, кто-то хотел поговорить, чего-то рассказать...
«НЕ СТРАШНО ВМЕСТО УБИТОГО ЗАМА СВОЕГО СЫНА СТАВИТЬ?»
- Итак, у вас перед глазами икона, величина, которой, как ни старайся, не достичь. Журналистом решили стать в пику отцу?
- Я не выбирал журналистику. Когда заканчивал школу, на самом деле паническая ситуация была в семье, потому что никто не знал, чего я хочу. И я сам этого не знал: у меня одно было желание - чтобы все от меня отстали. Точные науки отпали еще в полуфинале, потому что с математикой я совсем «не дружил». Кто-то из друзей посоветовал журналистику - ну и пошел.
- Многие актерские дети, когда заканчивают школу, не знают, чем заниматься. И самый простой вариант - пойти в театральный, во ВГИК… где у родителей есть блат. Такой для себя не рассматривали?
- Никогда. Во-первых, наверное, подсознательно понимал, что второй Никулин никому не нужен. Вы сами сказали, что этой величины не достичь, а зачем нужна фальшь-копия? А потом, у меня не было, если говорить по Станиславскому, внутреннего посыла. Не было желания, не было тяги к публичности, поэтому я считал, что эта профессия не для меня.
- Опыт «Бриллиантовой руки» не понравился?
- А какая там работа? Я просто болтался на съемочной площадке, а нужен был пацан - тощий, белобрысый. И все, актерских данных никто не требовал. Поэтому меня быстро загримировали, пустили в кадр. Я испортил четыре дубля. После чего Миронов по-настоящему меня пнул - и все сложилось.
- Отец как-то пытался вести вас по жизни, наставлял?
- Не было разговоров за жизнь, никто не вырабатывал во мне, что называется, гражданскую позицию. Я потом повторил путь родителей, так же воспитывал своих детей - старался не рассказать, а показать. Конечно, не все удавалось, но я доволен своими детьми - значит, что-то все-таки получилось.
- Но вы могли назвать отца своим другом?
- Ну что значит «друг»? Я всегда ощущал, что самые близкие люди, которые все для меня сделают в любом случае, - это отец и мама. Вот мое ощущение дружбы - когда ты можешь позвонить человеку в любое время дня и ночи и он приедет тебя спасать.
- Скажите, когда в цирке случилась трагедия, когда убили директора-распорядителя, почему отец вас позвал? И были ли у него сомнения на этот счет?
- Там по-другому было: я сам предложил свою помощь, он не звал. Просто я видел, как отец переживает смерть Миши Седова, которого очень любил. Как ругался на жизнь, потому что пришлось заниматься вопросами, в которых он ничего не понимал - а это и администрирование, и контракты, и финансовые вопросы. И тогда я (а у меня был уже какой-то опыт в бизнесе) вызвался ему помочь, просто сказал: давай буду приходить к тебе два-три раза в неделю - хотя бы сортировать дела: что важно, что не важно, что ты должен решить, что мы можем решить сами. Причем на волонтерских началах - я же на работу не устраивался. Так оно, собственно, и получилось.
- А я, честно говоря, думал, он привлек вас, потому что мало кому мог доверять.
- И это тоже. Потому что времена смутные начались: непонятно было, что происходит, что будет завтра. Наверное, ему тоже надо было на кого-то опереться, и он с радостью откликнулся на мое предложение. Потом, правда, сказал одну фразу... Был такой цикл передач - «Шесть вечеров с Никулиным», Эльдар Рязанов вел. Рязанов спросил: «Юр, скажи, а не страшно было вместо убитого заместителя ставить своего сына?» На что отец сказал: «А почему я должен ставить на это место чужого сына?»
«ЗВАНИЯ МЕНЯ ЛИШАТ? ДА И ХРЕН С НИМ!»
- Его можно было назвать мягким человеком? Может быть, даже наивным?
- Да, отчасти. Но это - с одной стороны отец был мягким. А с другой - прошел же две войны. И стержень у него был. Просто обнажал его он крайне редко. Но, когда надо было, проявлял и жесткость, и мужество.
- Можете вспомнить момент, когда отец наиболее ярко открылся с этой стороны? Когда, быть может, вы просто его не узнали.
- Не то что бы не узнал - я это чувствовал, знал, что в нем это есть... Однажды ему позвонил старинный приятель Гарри Орбелян. Он всю жизнь в Америке прожил, а когда стало можно, в Россию приехал, позвонил из «Метрополя»: «Юра, привет. Я в Москве, давай встретимся». Отец говорит: «Хочешь, завтра на обед приходи: Таня борщ сварит, водочки выпьем». - «Да-да, Юрочка, завтра в два я у тебя». Через пять минут звонок. Как выяснилось, из КГБ. «Юра, привет. Это Толик - майор, помнишь?» - «Да, помню, Толик. В чем дело?» - «Слушай, у тебя там встреча завтра намечается, надо “поломать”». Я смотрю, отец начинает заводиться: «А кто это решил?» - «Ну, понимаешь, мнение такое есть, генерал наш сказал». Отец говорит: «Толик, передай генералу, пусть идет на х.. со своим мнением. У себя дома я буду принимать кого хочу!» Бросил трубку, стал ходить по квартире: руки трясутся, белый весь. Первый и единственный раз таким его видел. «Сволочи! - говорит. - А чего они мне сделают? Они же мне ничего не сделают! Они что, меня из страны вышлют? Не вышлют. Не пустят за границу? Да и хрен с ней, я ее всю уже объездил. Звания лишат? Не лишат. А лишат - и хрен бы с ним...» Через пять минут звонок: «Юр, это Толик, я договорился, дают добро, нормально все».
- Юрий Владимирович был с вами откровенен? Поверял какие-то сокровенные мысли?
- Нет. Наоборот, у него были закрытые темы - война, например. Никогда со мной не говорил о войне, а я и не спрашивал - чувствовал, что некорректно. То есть спросил пару раз, понял, что он уходит в сторону, и перестал... Я заметил, кстати, у всех настоящих фронтовиков та же самая черта - они неохотно, очень скупо рассказывают о войне. Вот те, у кого вся грудь в орденах и которые начинают с того, как они выиграли войну, как правило, либо в штабе отсиживались, либо в тылу. А об отцовской войне я больше узнал из книги, которую он написал. Хотя, помню, он тоже сомневался: писать или нет. А получилась одна из самых ярких и интересных частей.
- А о чем в конце жизни больше всего переживал Юрий Владимирович? И склонен ли был вообще к переживаниям, к самокопаниям?
- Да нет, этого у него никогда не было. И у меня нет. Я считаю, что психоанализ - это первый шаг к шизофрении. А отец... Помню, когда путч был, мы сидели на даче, смотрели «Лебединое озеро». Он говорит: «Путч? Да хрен бы с ним! Вот у нас две машины стоят, бензина литров шестьсот… - а тогда бензин был в дефиците и мы запасали его в канистрах. - Ну до границы-то мы доедем. Ленин по льду переходил, а мы-то уж как-нибудь…»
Фото FOTOBANK.COM
