Он говорит, что все уже пережил. Смерть родителей, смерть сына, практически свою собственную смерть - авария была очень серьезная. Потери и испытания Домогарова не сломали. А что не убивает, делает нас только сильнее.
«Мне сверху пригрозили пальцем»
- Александр, не так давно ваш коллега Певцов, который тоже славится буйным нравом, у себя на сайте опубликовал покаянное письмо. Знаете об этом?
- Нет.
- Он извинился перед всеми, кого в своей жизни обидел: перед журналистами, перед коллегами, перед зрителями. Вы на такое способны?
- Нет. Совершенно.
- Не за что просить прощения?
- Есть. Но то, что во мне живет, со мной и останется. Может быть, в последний час и попрошу прощения у кого-то из близких. Но только у близких. И уж отнюдь не буду писать покаянные письма.
- Как говорит Дмитрий, он просто уверовал в Бога...
- Ой, это все так сложно. Верящий и верующий — огромная разница. Я — верящий, но не верующий. Я хожу в храм, но только со своими болячками. И прошу у Бога свое прощение, понимаете? Я не буду говорить всем людям на земле: извините, был не прав. Ну что это?.. Просто, видимо, у Димы потребность такая возникла, он так решил... Хотя в принципе мы с ним пережили одну и ту же страшную потерю (несколько лет назад Певцов тоже потерял сына. — Ред.).
- Судя по всему, это его и подвигло к покаянию.
- А меня - не подвигло. Понятно, что нам погрозили пальцем... Но про себя могу сказать, что после этой потери мне, кажется, ничего уже не страшно - думаю, все пережил. Пережил смерть родителей, пережил смерть ребенка, пережил практически свою собственную смерть - у меня была авария очень серьезная, и 25 августа я праздную второй день рождения, потому что после таких аварий не выживают. Вот и думаешь: а чего еще бояться?
- Вы сказали, что сверху погрозили. От чего предостерегли?
- Ну, я думаю, что это испытание, которое надо было пройти. Мы все живем как можем, и нам дается то, что мы способны выдержать. Ты идешь, пробивая стены, и с каждым разом стены становятся все крепче. Еще крепче, еще. Потом — бац: не смог, остановился. То есть это такое испытание: сможешь преодолеть, не сломаешься?
- Вы тогда могли сломаться?
- Мог. Но в тот день я играл спектакль. Это не подвиг, нет — это профессия, этому учат в театральном училище. Говорят: вот улица, там делай что хочешь, а здесь ты себе не принадлежишь. С одной стороны, высокие слова, с другой — так и есть. Все свои переживания ты оставляешь там, а здесь принадлежишь людям, которые купили билет.
«Я за то, чтобы сжигать свою жизнь»
- У вас когда-нибудь были срывы на сцене?
- Конечно, ситуации бывают разные, и в зависимости от них я тоже разный. У меня много было таких случаев, когда в жизни что-то случалось. Но я выходил на сцену, на площадку, и никто, никто ничего не замечал. При этом неизвестно, что с тобой будет в антракте, что будет за кулисами...
- А еще кто-то говорит о черных дырах, которые после ролей остаются в душах актеров.
- Нет, я говорю, что есть маски, которые мы надеваем. И как бы тщательно ты ее не снимал, все равно частички клея остаются. Вот почему еще столько морщин. Потому что слишком много слоев. Это лицо, оно вроде как мое, и в то же время не мое. Во всяком случае, это не лицо мальчика 16-летнего, который с широко открытыми глазами пришел поступать в театральное училище. Нет уже его!
- У Максаковой после Анны Карениной были суицидальные мысли. Какая роль больше всего повлияла на вас?
- Был Нижинский. Не то что он повлиял, но это была очень тяжелая работа. У него сумасшедшая судьба: так взлететь (а он был признан величайшим танцовщиком мира) - и так упасть, и так разбиться. В 25 лет. Если почитать воспоминания Нижинского, то все они испещрены фразами типа: «Я — бог». Это страшно. И мы это играли. То есть первый акт у нас был — восхождение на Олимп, а второй — один день в психиатрической больнице. Когда он приходит в себя после инсулинового шока, когда дрожит, когда ничего не понимает — и начинается этот бред сумасшедшего... Сложная роль. Психологически сложная.
- Сейчас вы на вершине, и о падении говорить нелепо? И все же не боитесь, что когда-нибудь перестанет звонить телефон?
- Не хочу об этом думать. Потому что не знаю, что было бы с Олегом Ивановичем Далем, например, если бы у него сейчас перестал звонить телефон. С Владимиром Семеновичем Высоцким... Другое дело, что эту ситуацию сложно представить, потому что их все равно бы уже не было — с тем, как они жили, как сжигали свою жизнь. И я как раз за это – надо ее жечь. Если рвешь себя, если не жалеешь, - ты себя губишь. Но только так ты можешь представлять из себя личность. Как только перестаешь это делать, становишься бесформенной льдиной, которая никого не согревает и никому не нужна…
