Он так и остался на всю жизнь благородным Атосом. Но разве только этим славен? Актер той самой легендарной Таганки. А еще режиссер, литератор, телеведущий, чтец. Отец, наконец. Во всем неуемный, покоя не знающий. Недавно Вениамину Смехову исполнилось 75. Пройдено три четверти пути...
- Вениамин Борисович, вы ребенок войны. Что помните о ней?
- Последние дни Великой Отечественной я хорошо помню сам, а первые годы - по рассказам родителей. 21 июня 1941 года меня младенцем привезли на дачу Госплана СССР - папа был экономистом, окончил в Москве Плановую академию. А дальше правдивая семейная легенда гласит о том, что после речи Молотова о нападении Германии все срочно побросали свои маленькие садовые участки. Нас погрузили на пароход, вместе с другими госплановскими семьями мы поехали в эвакуацию. Место называется Красный Ключ, это недалеко от Чистополя под Самарой. А папа остался в Москве. Его обучили военному делу, и уже через несколько месяцев он попал в войска Украинского, а затем Белорусского фронта, дошел до Праги и Берлина. Все это звучит красиво, но на самом деле - страшно.
- А чем запомнился День Победы?
- Необыкновенным криком по всей Москве. Тетя Аня привезла меня домой, все радовались, и только я грустил, потому что мамы не было дома. Вскоре выяснилось, что она, заболев, попала в больницу. Когда узнал об этом, мне хотелось кричать, я плакал навзрыд от отчаяния. Да и у остальных моих родственников, которые 9 мая 1945 года собрались в нашей 16-метровой комнате, полного восторга все-таки не было - без вести пропал дядя Гриша, муж тети Ани. Через 20 лет, уже работая в Театре на Таганке, я выходил читать «Жди меня, и я вернусь», а память возвращала меня к тете, ждавшей своего мужа 20 лет.
Потом стали приходить с фронта люди бывалые, потому что не бывалых тогда не было, очень многие - инвалиды войны. А в 1946-м вождь народов (или палач - кто как считает) отменил Праздник Победы, и фронтовики свои 150 граммов стали выпивать без участия государства. Через 20 лет после окончания войны 9 Мая вернули, но стали замалчивать тему жертв, тему смерти. Такие парадоксы происходили. Мое поколение знает это, как и понимает то, что война не кончается. Это знание философского порядка, но переживается оно даже простой деревенской старушкой.
«МОГУ ТАК СКАЗАТЬ, ЧТО ЧЕЛОВЕК ЗАПЛАЧЕТ»
- Вас до сих пор называют Атосом, «Три мушкетера» - это ода дружбе. Вениамин Борисович, а с вами легко дружить?
- Думаю, да. Надо мной часто смеются, что приятелей я называю друзьями. То есть друзья для меня - те, кому хочется звонить. Я вообще телефонный звонарь.
- Но говорят, с возрастом дружить все сложнее...
- Не знаю, не заметил. Наверное, мне выгодно быть доверчивым - для скорости и интересности жизни доверять хорошему. Если пользоваться любимыми цитатами: «Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться...»
- Если все друзья, то куда же враги подевались?
- Как-то растворились сами собой. Я стал им сочувствовать. Но не потому что такой благостный, нет, я бывал очень дерзок и груб, у меня вообще довольно страшный характер. Если из меня вылезает вдруг этот бес... Как это называется в психологии?.. Да, «огненная гневливость». Вспышки бывали у меня страшнейшие, когда своим криком, темпераментом и одномоментной ненавистью я просто сжигал виновников. Я могу так ударить кулаком по столу, что человек заплачет. Помню, был какой-то вахтер на Таганке, кагэбэшник, который не пропустил вашего коллегу. До выхода на сцену у меня оставалось секунды полторы. Так я в эти полторы секунды, в него уставясь, такое сказал, что этот железный человек вдруг заплакал. Но данный случай скорее исключение. Очень часто это были люди, которые...
- Не заслуживали такой реакции?
- В ту секунду, может, заслуживали. Но человек многогранен: сегодня он такой, завтра эдакий. Когда про меня говорят гадость, в первую секунду я хочу раскроить череп этому человеку. Не поймите буквально - это я метафорически. Но через минуту... И вторая минута - минута охлаждения - с годами наступает все быстрее. Конечно, в жизни я сделал много ошибок, больше всего по причине патетического характера. Сейчас могу сказать, что жизнь меня перевоспитала, и теперь, когда слышу в свой адрес какие-то глупости или ложь, я просто улыбаюсь и прохожу мимо.
- Насчет ошибок. В одном интервью вы сказали: «Дочери считают, что я у них отнял семейный очаг...»
- Они так считали, я считал по-своему, но кому какое дело до чужих семейных очагов? Красиво было бы, если бы разошедшиеся семьи относились друг к другу с уважением и в своих интервью говорили только комплименты. Но у нас на сотню счастливых семей приходятся тысячи несчастных. У меня было очень много хорошего в первой семье. Но главное - там росли мои дети. Для меня это был самый интересный театр в жизни. А то, что развело меня с семьей, случилось гораздо раньше, чем я встретил мою Галю, с которой мы вместе уже 36 лет и за это время почему-то ни разу не поссорились.
- Можете назвать себя подкаблучником?
- Да, конечно. И в первом, и во втором случае. Вот только каблуки бывают разного фасона.
- Вениамин Борисович, вы хороший муж?
- Мы просто родные люди. А если есть какие-то святые понятия в моей биографии, в профессиональной биографии, то это слово, русское слово. Как у Гумилева: «Но забыли мы, что осиянно только слово средь мирских тревог. И в Евангелии от Иоанна сказано, что слово это Бог». Вот «слово Бог» - это, наверное, то, что соединяет все мои заботы и работы. Слово неорганично звучит для меня, когда называют «народный артист России»...
- «Хороший муж», наверное, тоже. А «хороший отец»?
- Тоже не могу так сказать. Не мне судить. Иногда, когда я извинялся перед детьми за то, что нарушал какие-то заповеди и мог в той кромешной таганской ранней молодости замахнуться на них и воспитать физически, дочери говорили: «Да ты что, папа, ты был такой хороший».
- Сейчас Алика - ваша гордость? Или это тоже слово, неорганичное для вас?
- Обе мои дочери хороши - и как личности, и как красавицы. Каждая - победитель в своей олимпийской программе.
«ОТНОШЕНИЯ С ВЫСОЦКИМ БЫЛИ СЛОЖНЫЕ»
- 35 лет прошло со дня смерти Высоцкого. Можете назвать его своим другом?
- Нет, конечно. Помню, вышла его первая пластинка, мы ездили ее забирать на улицу Герцена, и он подписал мне диск именно таким возвышенным слогом. И все равно не осмелюсь. Кроме того, знаю, кто были его настоящие друзья: Вадим Туманов, Слава Говорухин, Сева Абдулов. Был момент, когда он назвал своим другом Золотухина. Потом, наоборот, зачислил его в недруги. Ну и по отношению ко мне было и так и этак. Нас очень многое связывало в первые годы. Потом стало сложнее. Особенно в период постановки «Гамлета». Отношения всей семьи: и Высоцкого, и Демидовой, и меня, то есть Гамлета, Гертруды и Клавдия, соответствовали тому, что написал Шекспир. Было время, когда он плохо ко мне относился и говорил в шутку и всерьез то, что меня могло задеть. И я позволял себе такие нападки. Была нормальная жизнь в «ненормальном» театре, и это была жизнь товарищей по работе.
- Из-за чего могли возникать стычки?
- Бывало всякое. Иногда мне казалось, что он дурно себя ведет. По отношению к жене, к детям. Я говорил ему что-то в своей манере глупой иронии, а он так щурил глаза: «Веня, ты на мне психологических этюдов не строй». Ну а потом... В последние годы он тяготился театром. Ему нужна была на Таганке только его роль Гамлета и - свобода: сочинять, летать, сниматься в кино... А за три года до смерти случились эти гастроли во Францию. И там, в Марселе, Любимов за кулисами произнес невероятную речь, от которой мы все просто окоченели, застыли: «Вы не понимаете, с кем рядом работаете, и надо забыть в этот день все свои мелкие земные счеты. Потому что вы всю жизнь будете вспоминать, с каким поэтом вы работали рядом». Это было сказано, когда смертельно больной Высоцкий в окружении французских врачей со шприцами наготове должен был поперек своего состояния играть Гамлета. И после спектакля Любимов сказал: «Так он никогда не играл!» Как будто впервые увидел в Володе большого артиста. Вот как это судить?..
- Можете предположить, как бы Высоцкий реагировал на сегодняшние события, ситуацию с Украиной?
- Я уверен, что он поступал бы по чести, как всегда. Но я не могу говорить за него.
- Тогда скажите за себя.
- Что тут скажешь? Идет война, и не важно, как она названа. Война касается двух исторически родных стран. Страны прекрасны, а все государства, власть фатально грешны перед своим народом. Трещина между нашими странами пролегла через человеческие судьбы, через семьи, через дружбу. Но, я считаю, сценарий жизни пишется гораздо выше нас...
Андрей Князев, Игорь Корнеев
Фото ТАСС/А. Фадеичев, FOTODOM.RU, ТАСС/В. Грабар
