На заре Великого немого режиссер Николай Евреинов сочинил сценарий, воодушевленный идеей «Путешествия в свой город, как в чужой». Точно так поступил Феллини, создав «Рим» - фильм-путеводитель о родном городе. «Для того чтобы обнаружить странное, необыкновенное, причудливое, - считал он, - совсем не обязательно отправляться в дальние края». Эта мысль давно греет и побуждает меня путешествовать по Москве. Я прошел по стенам Кремля, поднимался на все башни и шпили высотных зданий. Маршруты определяли улицы и переулки, воображаемая линия Московского меридиана, бетонное кольцо МКАД и полукольцо бульваров. О четырех из них написал книги. Пятую начинаю сегодня публикацией в «Мире новостей» и предлагаю читателям не спеша пройтись со мной по Рождественскому бульвару.
На крутом и диком склоне Неглинки княгиня Мария, мать героя Куликовской битвы Владимира Храброго, построила церковь Рождества в честь матери Иисуса Христа Девы Марии. Русское имя Мария произошло от еврейского имени Мариам, что значит «сильная, прекрасная». О ней две тысячи лет слагают гимны, пишут картины и иконы, в ее честь строят храмы и нарекают дочерей. В Москве названы Рождественский монастырь, улица Рождественка, протянувшаяся к обители от ворот Китай-города. И Рождественский бульвар, разбитый на месте разобранной стены Белого города по мысли Екатерины II.
Принцесса Софья Фредерика Августа в Европе видела, как крепостные валы, став бесполезными, превращались в аллеи, окаймленные деревьями. Москва обязана императрице «Прожектированным планом» 1775 года, Сенатом в Кремле, Старым Гостиным двором, зданием Московского университета, Екатерининским и Петровским дворцами, Водоотводным каналом, Царицыном и бульварами, стянувшими центр между берегами Москвы-реки. Екатерине II давно бы следовало установить монумент на основанных ею бульварах. А пока монумент царицы стоит в галерее Церетели рядом с памятниками мужу Петру III и сыну Павлу I на Пречистенке, где она жила в Москве, празднуя победу в Крыму.
Бульваров десять, и тот, что круто поднимается от Трубной площади к вершине одного из семи легендарных холмов, точно измерен. Его длина 478 метров. По сравнению с другими бульварами он мал, дворянами не обживался, и в прошлом краеведы считали, что “о нем нечем помянуть”. В самом информативном путеводителе “По Москве” 1917 года на 672 страницах места Рождественскому бульвару не нашлось.
Но, прежде чем подняться по крутому склону, скажу о Трубной площади, неразрывной части бульвара. Назвали ее так не потому, что под ней течет река, заключенная в трубу в начале XIX века. Задолго до этого “государев мастер” Федор Конь в царствование Федора Иоанновича окружил Москву крепостной стеной длиной 9,5 километра. В толще кладки, перегородившей русло Неглинки, вода вливалась в круглый зарешеченный проем, названный москвичами “трубой”. Она дала имя не только площади, но и улице Трубной, и станции метро “Трубная”.
На месте площади в Средние века продавали бревна и срубы, стропила, лестницы, оконные рамы и двери - ходовой товар в часто пылавшей деревянной Москве. За одну ночь видел в трех-четырех местах пожары советник германского герцога Адам Олеарий, побывавший у нас в царствование Михаила Романова. В “Новом описании путешествия на Восток” его поразило: “Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами, за Белой стеной. На особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задешево доставить на место и сложить”. Поразило и то, как быстро погорельцы обзаводились новым жилищем. Перемещенные из одного конца Москвы в другой “через два дня балки уже пригнаны друг к другу и остается только сложить их и законопатить щели мохом”.
Побывавший в Москве после Адама Олеария спустя сорок лет нидерландский дипломат Балтазар Койэтт также удивился частым пожарам, дешевизной домов, скоростью строительства и тому, что если погорелец “только не купец, убыток невелик, а хлопот и того меньше... в немного дней дом уже поставлен на место и в нем живут люди”.
Как выглядел рынок, дает представление картина знатока древней Москвы художника Аполлинария Васнецова “Лубяной торг на Трубе в XVII веке”. С одной стороны стен и башен теснятся крыши и купола большого города. С другой стороны течет под аркой в стене и под мостом речка. Крутой склон заполняют дрова, бревна и дома. Одни - под крышами, другие - без кровли. Кто несет поклажу на спине, кто везет бревна на лошадях.
Когда Москву-реку, поившую и кормившую рыбой народ, загрязнили мануфактуры и фабрики, Екатерина II поручила инженер-генерал-поручику Бауэру найти чистую воду и проложить первый в России водопровод. Его построили в 1804 году, спустя четверть века. По подземной кирпичной трубе-галерее и акведукам над реками ключевая вода из Мытищ самотеком достигала Москвы, заполняла бассейн на Трубной площади и городские фонтаны.
Императрица хотела, чтобы неухоженное русло Неглинки украсило Москву, превратилось, как в Петербурге, в канал, облицованный камнем. Но в отличие от водопровода с каналом ничего хорошего не вышло. Когда вода мелела, поток иссякал и канал превращался обывателями в помойку. Пришлось Неглинку упрятать в подземную трубу длиной три километра. Это случилось, к удивлению всех москвичей, в 1819 году. А спустя несколько лет на месте разобранной стены разбили Рождественский бульвар.
Довольно долго эта местность оставалась патриархальной. Автор исторических романов и документальной книги “Москва и москвичи” Михаил Загоскин видел в 30-е годы XIX века здесь деревенскую картину: “Вот расхаживают по улице куры с цыплятами, индейки, гуси, а иногда вам случится увидеть жирную свинку, которая прогуливается со своими поросятами. Я, по крайней мере, не раз встречался с этими интересными животными не только на Трубе, но даже на Рождественском бульваре”.
Но лесом на Трубе больше не торговали. Тут возник птичий рынок, Петр Сытин, автор книги “Из истории московских улиц” писал о нем: “Торговцы рано утром приносили сюда клетки с птицами и мелкими животными. Мальчишки-голубятники тащили для продажи или обмена голубей. В трактирах собирались любители соловьиного пения и канареек. На Трубе был свой особый торг и шел обмен щеглов, перепелок, синиц, чижей, поющих и непоющих. Здесь же продавали кошек, щенят и водили в намордниках огромных догов и сенбернаров”.
В юмористическом журнале “Будильник” в 1883 году появился под псевдонимом А. Чехонте очерк “В Москве на Трубе”. Автор жил поблизости, на Трубной улице, постоянно видел перед глазами шумный торг: “Копошатся, как раки в решете, сотни тулупов, бекеш, меховых картузов, цилиндров. Слышно разноголосое пение птиц, напоминающее весну... По одному краю площадки тянется ряд возов. На возах не сено, не капуста, не бобы, а щеглы, чижи, красавки, жаворонки, черные и серые дрозды, синицы, снегири. Все это прыгает в плохих, самоделковых клетках, поглядывает с завистью на свободных воробьев и щебечет”.
За этой картиной следуют диалоги любителей поглазеть и пообщаться.
“- Я где-то читал, - говорит чиновник почтового ведомства, в полинялом пальто, ни к кому не обращаясь и любовно поглядывая на зайца, - я читал, что у какого-то ученого кошка, мышь, кобчик и воробей из одной чашки ели.
- Очень это возможно, господин. Потому кошка битая, и у кобчика, небось, весь хвост повыдерган. Никакой учености тут нет, сударь. У моего кума была кошка, которая, извините, огурцы ела. Недели две полосовал кнутищем, покудова выучил...”
Очерк завершался на грустной ноте, выдающей будущего классика русской литературы: “И Труба, этот небольшой кусочек Москвы, где животных любят так нежно и где их так мучают, живет своей маленькой жизнью, шумит и волнуется, и тем деловым и богомольным людям, которые проходят мимо по бульвару, непонятно, зачем собралась эта толпа людей, эта пестрая смесь шапок, картузов и цилиндров, о чем тут говорят, чем торгуют”.
Другой автор “Будильника” и друг Чехова, великий репортер Владимир Гиляровский, прочитав роман Виктора Гюго о подземных клоаках Парижа, решил побывать на дне Неглинки. Облаченный в охотничьи сапоги, в сопровождении водопроводчика Феди, он попал в холодные отвратительные воды. “С помощью лампочки я осмотрел стены подземелья, сырые покрытые густой слизью. Мы долго шли, местами погружаясь в глубокую тину или в невылазную зловонную жидкую грязь. Местами наклоняясь, так как заносы грязи были настолько высоки, что невозможно было идти прямо - приходилось нагибаться. И все же при этом я доставал головой и плечами свод. Ноги проваливались в грязь, натыкаясь иногда на что-то плотное...
- Верно, говорю, - сказал Федя, - по людям ходим”.
После жуткого путешествия автор “Тайны Неглинки” ходил в баню, остригся наголо и долго приходил в себя. На его публикацию обратила внимание Московская городская дума. Коллектор Неглинки перестроили и очистили в 1886 году. Стихия и после этого, как писал Гиляровский, не успокоилась: “Трубную площадь и Неглинный проезд почти до самого Кузнецкого моста заливало при каждом ливне так, что вода водопадом хлестала в двери магазинов и в нижние этажи этого района”.
Второй раз в 79 лет, когда исполком Моссовета в 1926 году занялся Неглинкой, репортер “Вечерней Москвы” Гиляровский сбросил шубу, чтобы протиснуться в колодец. В холодной трубе остался в пиджаке, промочил ноги и простудился. Осложнение привело к потере слуха. Хождение по Москве прекратилось. Владимир Алексеевич сел за стол и начал писать воспоминания, ставшие классикой москвоведения.
По следам “дяди Гиляя” я отправился сорок лет спустя. Но не пошел по дну Неглинки, а поплыл в водолазном костюме на плоту с обходчиком трубы. Река валила с ног. Вооруженные ломом, мы оседлали плящущий на воде плот из двух шпал. И понеслись в бурном потоке, отталкиваясь ногами то от стенок, то ото дна. Когда тверди под ногами не стало - быстро поплыли, погрузившись по пояс в “условно чистую воду”. Я было почувствовал себя плотогоном. Но радость длилась недолго. На мелководье плот упирался в дно, шпалы задирались за спиной и, как вздыбленный конь, пытались нас сбросить. В борьбе с потоком потеряли лом. Вышли из колодца в Александровском саду. А отпущенный на свободу плот как щепку понесло к Москве-реке.
На моей памяти последний раз Неглинка залила центр весной 1973 года. Тогда уровень воды поднялся над Неглинной улицей на 120 сантиметров. Колеса машин и троллейбусов скрылись в реке. Мимо домов поплыла откуда-то появившаяся лодка.
Второй раз по Неглинке прошел, когда проходчики построили второе русло реки. Поток получил высокий и широкий тоннель длиной 800 метров. С тех пор Москва забыла о наводнениях. Ведал сооружением тоннеля инженер Владимир Ресин, будущий “прораб Москвы”, чье имя связано с храмом Христа и другими уникальными стройками на рубеже XX-XXI веков.
...Как выглядел Рождественский бульвар на рубеже XIX-XX веков, дают представление старинные фотографии. И известная по репродукциям картина Перова “Тройка”, вызывающая у детей слезы. Трое бедно одетых подростков, девочка и два мальчика, на фоне стены монастыря тянут в гору сани с бочкой воды, почерпнутой из бассейна на Трубе. Впереди тройки бежит собачка, а сзади им помогает изо всех сил родитель.
Четыре угла Трубной площади застроили трехэтажными домами. Два из них знали все в Москве. До 80-х годов XIX века, как пишет Гиляровский в книге “Москва и москвичи”, юго-западный угол площади занимал пустырь. И вдруг на нем “засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которыми день и ночь стояли дворянские упряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях. Это был модный ресторан открытый знаменитым поваром Оливье, творцом “салата Оливье”, который, подружившись с богачом Пеговым, убедил его купить пустырь и построить здесь ресторан “Эрмитаж”... Ресторан сразу имел неслыханный успех. Дворянство так и хлынуло в новый французский ресторан”.
Свою замечательную книгу “дядя Гиляй” писал в старости при набравшей силу советской власти и лютой цензуре. Ему пришлось своего хорошего знакомого Якова Пегова не без осуждения назвать “богачом”, а великолепный ресторан “дворцом обжорства”. Гости императора и генерал-губернатора посещали “Эрмитаж” во время пребывания в Москве. Там, однако, принимали не только аристократов, чиновников и купцов, устраивавших свадьбы сыновей и дочерей на сотни персон.
В «Эрмитаже» замечен был неоднократно и Владимир Алексеевич Гиляровский, известный журналист и издатель. Сюда ходили артисты, писатели, художники, инженеры, врачи, профессора и доценты. Ежегодно в Татьянин день, 12 января, залы заполняли студенты Московского университета с наставниками, празднуя день основания аlma mater. Вот как это выглядело: «И с песнями вкатываются толпы в роскошный вестибюль «Эрмитажа», с зеркалами и статуями, шлепая сапогами по белокаменной лестнице, с которой предупредительно сняты ради этого праздника обычные мягкие дорогие ковры, - писал Гиляровский. - Огромный зал «Эрмитажа» преображался. Дорогая шелковая мебель исчезала, пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья... В буфете и кухне оставлялись только холодные закуски, пиво и дешевое вино. Это был народный праздник в буржуазном дворце обжорства».
В «буржуазном дворце обжорства» происходили «академические обеды». Их устраивал еженедельно известный адвокат, защищавший революционеров, убежденный социалист и коммунист Владимир Танеев, состоявший в переписке с Карлом Марксом. Автор «Капитала» назвал его «преданным другом народа». На этих обедах формировалось либеральное общественное мнение. За столы садились юристы, коллеги Танеева, профессора Столетов, Сеченов, Тимирязев, врачи Корсаков и Снежневский, художники братья Васнецовы, композитор Сергей Танеев, брат адвоката, и Чайковский. Петр Ильич после венчания представил здесь друзьям молодую жену, жить с которой ему было не суждено.
В «Эрмитаже» происходили приемы в честь Достоевского и Тургенева. Посещали его Салтыков-Щедрин и Лев Толстой. Часто бывал Чехов; у него неожиданно во время обеда 21 марта 1897 года горлом пошла кровь - знак грядущей беды. После триумфа «На дне» в Художественном театре сюда пригласил всех занятых в спектакле Максим Горький.
Блистательная история «Эрмитажа» оборвалась в 1917 году. В годы «военного коммунизма» в нем выдавались продуктовые пакеты «Американской администрации помощи». При нэпе ресторан ненадолго ожил, но «то был Федот, да не тот». «Эрмитаж» в 1923 году передали «Дому крестьянина», где гости могли жить в общежитии, мыться в бане, есть в столовой, читать газеты и слушать по радио хор имени Пятницкого. При коллективизации «Дом крестьянина» закрыли. Здание передали Министерству высшего образования СССР. Когда и его не стало, в не утратившем великолепия большом зале открылась «Школа современной пьесы». Театр сгорел 3 ноября 2013 года. Творение архитекторов Дмитрия и Михаила Чичаговых ждет реставрация. Если бы директором был я, то вернул бы городу «Эрмитаж». У нас так мало ресторанов с историей.
Наискосок от «дворца обжорства» не знали простоя трактиры «Крым» и разбойный «Ад», где студенты решили убить Александра II. Но об этом далее.
Лев Колодный