За глаза его называют Мрак Анатольевич. В шутку, конечно. Он ведь и сам мастер пошутить - столько комедий снял и поставил. А мрачный облик - не более чем обман зрения. Правда, сегодня легендарному худруку Ленкома особенно не до шуток. Дата серьезная - 80 лет. Да и столько потерь за последние годы: друзья, соратники уходят...
- Ну что, Марк Анатольевич, юбилей - тяжелая история?
- Очень. Очень!.. Эта история тяжела еще потому, что та нагрузка, которая ложится на плечи организаторов, она каким-то образом и надо мной довлеет. Да и какой-то радости по поводу того, что мне 80 лет, я, признаться, не испытываю...
- Вообще, ваш солидный юбилей для многих - полнейший сюрприз. Тьфу-тьфу-тьфу, всегда в боевой форме, на виду, на посту; театр у вас живой, премьер много. Сами что думаете по поводу своей красивой цифры? Она отражает ваше ощущение жизни?
- Я стараюсь учитывать время, которое меняется. Учитывать то, что уже сказано. И надоело. Искать какую-то новую правду... Это, вообще, хорошая формула - искать новую правду. Человеческих взаимоотношений или социальных... Но, конечно, я не думал, что доживу до этого возраста. И год от года приходит какое-то понимание, которое мне сложно словами объяснить, - что где-то там наверху, где решают судьбы, мне положили некоторое время дополнительное для того, чтобы я сделал еще что-то полезное. Так, по крайней мере, я официально формулирую свое затянувшееся пребывание на этой земле. Хотя это уже из области мистики...
«МЕНЯ ЗАДЕЛА НЕБЛАГОДАРНОСТЬ ПОРГИНОЙ»
- В этом году и другой юбилей - ваши 40 лет в Ленкоме. Первый сезон и нынешний - две очень большие разницы?
- Конечно. Я был назначен в театр, когда он находился в крайне неблагополучной ситуации, постоянно менялись главные режиссеры. После ухода Эфроса было несколько лет очень тяжелых, когда стала падать посещаемость. И на этом фоне мне, как режиссеру, наверное, было легче как-то встряхнуть коллектив. Очень помог Григорий Горин, который сделал нам инсценировку по Шарлю де Костеру - “Тиль”. Появилась звезда на моих глазах - я ее зажег и увидел в массовке - Николай Караченцов. Пришла Инна Чурикова, из Саратова я привлек Олега Янковского... Но первые месяцы в театре были немножко страшноваты. Во-первых, много людей... как бы помягче сказать, не умели отрегулировать свои отношения с алкоголем...
- Обычная ситуация в театре. Как боролись?
- Я боролся жестоко, надо сказать. Никого не уволил по каким-то творческим соображениям - знаете, когда режиссер прищуривается и говорит: вы мне не подходите. Были люди, которых я не видел в театре, но тем не менее не стал нарушать ту систему, которая сложилась до меня. Она постепенно сама видоизменилась, и довольно быстро. Потому что “Тиль” в 1974 году стал очень успешным спектаклем, сразу привлек много зрителей, и с тех пор театр начал работать на аншлагах, что приятно.
- Тот первый набор стал неприкасаемой элитой Ленкома на несколько десятилетий. Обиды актерские как воспринимаете? Без этого ведь тоже не обходится...
- Наверное, не обходится...
- Сразу вспоминаются какие-то слова Алферовой, Долинского, Догилевой...
- Вы знаете, я немножко переживал, в какой-то степени меня задела неблагодарность Поргиной (жена Николая Караченцова. - Ред.), которая проявилась в некоторых ее словах в адрес театра. Тем не менее она не писала заявления об уходе, а мы не настаивали на этом... В общем, ни с кем я не ссорился в открытую. Ну да, мне жалко, что ушла Догилева в свое время. Не было ролей, была главная актриса Чурикова, надо было ждать. Но ей не захотелось, и мы расстались по-товарищески. И даже с теми людьми, с которыми я расставался по каким-то неприятным поводам, отношения не портились надолго. Один даже букет цветов мне принес с благодарностью.
- А долго вам за дочку пеняли?
- Вы знаете, нет. Она действительно очень хорошо окончила театральное училище и удачно показывалась в разные театры - ее приглашал Гончаров в театр Маяковского, еще были приглашения. Потом довольно быстро, года через три-четыре, Саша снялась в фильме “Криминальный талант”, к которому я не имею никакого отношения, еще были фильмы. То есть она доказала свою дееспособность, и этот вопрос был снят... с моих плеч - никто по этому поводу мне ничего не говорил, не возражал.
- Но по углам-то шептались?
- Может быть. Но мы с этими болезнями старались бороться - с шептаниями, интригами театральными, какой-то завистью, плохими отношениями между актерами. Нам, считаю, удалось выстроить достаточно прочное здание, лишенное некоторых заболеваний. То есть бациллы, может быть, и носились в воздухе. И носятся. Но когда они перерастали в болезнь, я моментально отсекал. Это не было частым явлением, но человек пять я уволил.
«У НАС В ТЕАТРЕ ЕСТЬ СВОЙ ЧУБАЙС»
- А любимчики в театре у вас были, есть? Могут быть вообще?
- Вы знаете, нет. Я этого боюсь, потому что... мне кажется, немножко Эфрос на этом подорвался. Конечно, очень талантливая актриса Ольга Яковлева, но нельзя было на ней строить весь репертуар... Нет, у меня есть любимые актеры. Но я стараюсь, чтобы их было больше. Человек десять, наверное, люблю. И все равно с некоторой дистанцией, это обязательно.
- Не приглашаете домой, не устраиваете совместных ужинов?
- Нет-нет. Вы знаете, на меня произвело впечатление одно правило, которое используется в американских военно-воздушных силах. Как только пилоты бомбардировщиков начинают дружить домами, их немедленно расформировывают по другим самолетам.
- Боеспособность падает?
- Да. Прощают друг другу ошибки.
- Тогда, уж извините, по второму заходу: дочери разве можно что-то не простить?
- Нет, надо Саше отдать должное - она не создавала никаких для меня проблем. Когда ее принимали, был смешной, с моей точки зрения, эпизод. Сидел худсовет за круглым столом. И, когда дошла очередь до Захаровой, ведущая актриса того времени Елена Фадеева вдруг очень агрессивно набросилась на всех присутствующих: “Как вам не стыдно? Человек не взял свою жену в театр! А мы будем тут с вами дочь обсуждать?!” И этот аргумент возымел действие, ее единогласно приняли.
- Если спрошу про самый горячий конфликт в театре - что сразу вспомнится?
- Вы знаете, таких уж шумных конфликтов сейчас не припомню... Была нехорошая какая-то размолвка между тремя людьми. Я вызвал их к себе, заставил помириться, они пожали друг другу руки. Потому что на военном корабле нельзя дело доводить до серьезного конфликта и погружать его в свое естество. Я сам человек неконфликтный. Могу сказать, что немножко даже играю роль неконфликтного человека. Разрешаю съемки, еще что-то. А вот выговоры объявить - на это у нас есть зав режиссерским управлением. Есть Чубайс свой, которого можно во всем обвинить (смеется).
- То есть в вашем кабинете криков и ударов кулаком по столу не услышишь?
- Нет. Вы знаете, я же работал у Гончарова... Несмотря на то что он добивался больших успехов, сам репетиционный период был связан иногда с какими-то неудобными выражениями, даже почти оскорблениями. Потом, правда, это все как-то забывалось, если хорошо получался спектакль. Но все равно такой стиль для меня, как для бывшего актера, как-то неприемлем.
- А та череда трагедий, которая случилась несколько лет назад в театре, не вызвала у вас паники?
- Вы знаете, такие апокалипсические настроения, конечно, действуют на нервы и мы к ним очень предрасположены. Надо этому противостоять, находить в себе силы. Ну а как еще? По-христиански так - пока жив, ты не должен предаваться унынию и впадать в какие-то панические настроения. Хотя понятно, что бывают поводы, и очень тяжелые, как, например, тот, о котором мы с вами говорим. Конечно, потеря сразу трех хороших артистов (Абдулова, Янковского и Караченцова, который не может больше выходить на сцену) как-то поколебала землю под нашими ногами. Так же, как когда-то уход Евгения Леонова, Татьяны Пельтцер... Было очень трудно, но что делать - театр должен дальше жить. И тут единственное противоядие всем этим процессам - то молодое новое поколение, которое начинает у нас хорошо работать. Имею в виду Антона Шагина и некоторых других наших мастеров.
- Звучит оптимистично. Так почему же в театре за глаза вас называют Мрак Анатольевич?
- Да не то что называют... Просто когда еще работал в Театре сатиры, кто-то так сказал в шутку. Не могу сказать, что это название привилось, закрепилось. Более того, оно не соответствует действительности... Хотя кто-то из близких людей, помнится, мне говорил, что мрачноват я бываю чаще, чем улыбчив.
- Тогда пожелаем, чтобы юбилей стал поводом для улыбки.
- Да. Хотя бы вымученной...
1950 год. Студент
- После окончания ГИТИСа ни один московский театр меня не взял на работу, я получил одно-единственное предложение - в “Цирк на сцене”. Тогда по распределению поехал в Пермь, и там мне довольно быстро пришла повестка в армию. Понимая, что избежать этой почетной обязанности вряд ли удастся, я, повинуясь некоему седьмому чувству, все-таки попросил директора театра дать мне хоть какое-то спасительное письмо. Придя к военкому и встретив его злой глаз, я услышал: “Что, артист? Письмо?.. Освободить от армии, да?!” Нависла пауза, я понял, что это развилка: если все-таки отправят в армию, жизнь пойдет по другому сценарию. Но военком почему-то посмотрел в окно на далекий проходящий поезд и швырнул письмо обратно: “Ладно, иди работай, артист!”
1956 год, Пермь, Театр миниатюр
- Я играл Турио в “Двух веронцах” и отчаянно подражал прекрасному артисту Вицину, которого видел на сцене Ермоловского театра, куда нас в студенческие годы нанимали в массовку. Отказался же от актерской деятельности я после того, как Валентин Плучек предложил мне перейти к нему в Театр сатиры в качестве и актера, и режиссера одновременно. Не рискнул погнаться за двумя зайцами. Понимал же, что после переодеваний в одной гримировочной комнате с артистами потом отдавать им команды будет непросто.
С Григорием Гориным
- Неправильно думать, что Горин все время шутил и балагурил. Большую часть времени он был серьезным человеком. И я его за эту серьезность очень ценил. Еще за прямоту. Мне Гриши сейчас очень не хватает. Он ведь был последним, кто мог подойти ко мне после спектакля или репетиции и сказать: “Марк, ты что, дурак? Как тебя угораздило сделать такую гадость и пошлость?”
С Юрием Визбором
- Хотелось бы придумать какую-то красивую историю нашего знакомства с Юрием Визбором, но оно было очень прозаичным. В начале 1970-х мы получили квартиры в одном доме, часто ездили в одном лифте, сначала просто не обращали внимания друг на друга, потом стали здороваться. А дальше я узнал, что это “тот самый Визбор”. Конечно, он влиял на меня: был сильной личностью, которой я, очевидно, даже в чем-то подражал.
1970 год. С женой Ниной и дочерью Сашей
- Я познакомился с супругой в ГИТИСе, она была главной по стенгазете. А в театр к себе не взял ее сознательно. Просто не смог бы чувствовать себя свободно и уверенно, руководить так, как считаю нужным, если бы рядом постоянно находилась жена. Нина мудрая женщина, поняла меня. А вот с дочерью другая история. Ее приход в Ленком стал для меня большим шоком, нагрузкой на психику. И у меня был определенный дискомфорт: отец руководит театром, в котором играет дочь. Ведь слухи, сплетни, интриги пойдут. Но нет, обошлось. Она снялась в “Криминальном таланте”, доказала, что и без папы настоящая актриса, и меня перестали ассоциировать с ней.
1970 год. С Андреем Мироновым и Александром Ширвиндтом
- Друзьями мы стали после знаменитого спектакля “Доходное место” в Театре сатиры. И, конечно, были какие-то совместные шутки, глупости. Помню, как мы с Ширвиндтом провожали Андрея с Катей Градовой после бракосочетания в свадебное путешествие в Ленинград. Во время привокзальной суеты с распитием шампанского незаметно для молодоженов положили в их чемодан несколько кирпичей и... портрет Ленина. Нескрываемую радость нам доставило то, что Андрей с большим трудом втащил чемодан в купе. Мы с Ширвиндтом не переставали искренне удивляться: зачем брать с собой так много тяжелых вещей? Андрей потом рассказывал, что Кате наша шутка понравилась не очень. Она даже немного в нас разочаровалась.
- В 1983 году ВВС решила снять спектакль “Юнона и Авось” на пленку, и мы вчетвером - Вознесенский, Рыбников, Караченцов и я - поехали в Англию. Гуляли по Лондону, думали о прекрасном будущем. И тогда нас сфотографировали для какого-то местного журнала. Эту фотографию я повесил на стенку в своем кабинете. А потом, спустя 21 год, примерно в той же мизансцене - немножко постаревшие, а я еще голову задрал неудачно, эдак заносчиво, что, в общем, неправильно - мы еще раз сфотографировались вместе.
Конечно, за это время у нас все сменилось, появились новые исполнители, влилась свежая кровь. К большому сожалению, нет с нами больше Андрея Вознесенского. Коля Караченцов получил травму, которая несовместима с дальнейшей его сценической судьбой. Все это грустно, конечно... Тем не менее спектакль живет. Более того, молодеет. И по-прежнему пользуется большим спросом. Так что будем играть!
Материалы подготовил Дмитрий Мельман