Всеволод Николаевич Шиловский – актёр, режиссёр, педагог, народный артист России, удостоенный Орденов Дружбы, Почёта, «За заслуги перед отечеством», Почетной грамоты президента России за вклад в развитие российской культуры и искусства, и лауреат национальной премии Андрея Миронова.
В его кинематографическом арсенале около 150 сыгранных ролей в кино и театре, в том числе, режиссёрских кино- и театральных работ. Самые известные фильмы Шиловского «Кодекс бесчестия», «Любимая женщина механика Гаврилова», «Миллион в брачной корзине», «Приговор», «Влюблён по собственному желанию», «Интердевочка», «Военно-полевой роман», «Жила-была одна баба», «Блуждающие звёзды» и мн. др. Как педагог и наставник за 60 лет педагогической деятельности Всеволод Николаевич воспитал не одну плеяду артистов!
В прошедшем году Всеволод Николаевич отметил своё 85-летие. По случаю знаменательной даты мэр города Сергей Собянин помог ему открыть небольшой театр в центре Москвы. И трудами самих актеров во главе с Всеволодом Николаевичем на театральном небосклоне Москвы зажглась маленькая, но очень яркая звезда – «Московский театр-студия Всеволода Шиловского». Вот уже несколько месяцев новый театр-студия радует зрителей своими замечательными постановками, куда поистине «не зарастёт народная тропа».
– Всеволод Николаевич вы когда-нибудь пробовали подсчитать количество ваших выпускников за более чем 60 лет вашей преподавательской деятельности? Наверное, это целая армия артистов?
– Некогда мне арифметикой заниматься, работы полно. Хочется успеть кое-что ещё сделать в этой жизни, и не просто сделать, а сделать хорошо. Вы не поверите, но у меня никогда не было отпусков, как таковых. А сейчас в связи с новым театром работы прибавилось в разы. Но я не ропщу, я радуюсь такому событию. И от всей души благодарю нашего мэра …
– Вы подвижник, трудоголик и к тому же перфекционист…
– Я человек старой формации. Мой поколение людей привыкло так трудиться. Главное, любить своё дело, тогда и работа будет в кайф.
– Говорят, всё закладывается в детстве, всё оттуда. Вы хорошо помните своё детство, юность? Когда вы поняли, что для вас есть то самое – «любимое дело»?
– Не поверите, я помню себя с трёх лет, когда я заявил маме, что я буду артистом. Заметьте: не «я хочу быть артистом», а «я буду артистом». Эта фраза – основополагающая в моём характере. Я всегда был настырным и старался добиться желаемого – учась в школе, потом в работе, в личной жизни… и пусть это не покажется вам самонадеянным. Просто такой у меня упёртый характер, ничего не поделаешь.
– Да, в вашей книге «Две жизни», которая не очень давно вышла в издательстве, вы об этом подробно рассказываете. Две жизни – экранная и сценическая. Но ведь у вас есть ещё одна – педагогическая. Какую из этих «трёх жизней» вы считаете главной для себя?
– Действительно, в профессии я всегда работал на три фронта. Но в жизни своей я всегда был сам себе режиссёром. Я всегда старался принимать решения самостоятельно. И если я заявил в три года, что буду артистом, я и шёл потом к этому, добивался этого всеми силами. И ещё учась в школе, я сразу сказал маме, что я учусь только для себя и, чтобы она не беспокоилась и не думала о школе, забыла о ней. Так и порешили. В результате она пришла в школу только один раз – на выпускной вечер. И, если я вам расскажу какие-то эпизоды из своей жизни, то вы ещё больше убедитесь, что всю свою жизнь я всё решал сам.
– Чтобы лучше понять истоки творчества человека, нужно знать его жизнь, какое у него было детство, что питало его, чем он жил, что в итоге сформировало его и привело к тому, к чему он пришёл. Давайте немного поговорим о вашем детстве. Недаром же говорится: «всё начинается с детства». Вы родились в непростое время. Трудным было ваше детство?
– Оно было хорошим, хотя в нём было всего намешано. А вообще, детство моё было типичное для людей моего поколения. Война, эвакуация в Казань, потом возвращение в Москву… Подробности довоенной жизни, конечно, почти стерлись. Но, по рассказам мамы она была достаточно благополучной. Папа возглавлял крупное авиационное предприятие. Он был человеком неординарным, образованным и талантливым. Окончил московскую консерваторию по классу композиции, затем, военно-воздушную академию имени Жуковского. Он свободно владел четырьмя языками, играл на нескольких инструментах, был красив и артистичен. Его отец, мой дедушка, Владимир Константинович Шиловский, был коннозаводчиком, владел театром в Малаховке. К сожалению, во время пожара он погиб вместе со своим театром. Мама его, моя бабушка – графиня Елизавета Сергеевна Шереметева – побеждала на конкурсах красоты в Париже… И было бы чудом, как с таким набором биографических данных уцелеть в сталинские времена.
Однажды в кабинет отца вошёл легендарный Герой Советского Союза Водопьянов, с которым отец дружил, вместе учился в академии. Между ними произошёл следующий диалог:
– Коля, собирайся, поехали в бухту Тикси.
– Это что, новый ресторан? – спросил папа.
– Ресторан, ресторан! Пошли.
Они вышли, сели в машину и оказались в аэропорту. Отец был направлен начальником экспедиции в бухту Тикси. А вечером за ним на работу пришли. Не успели… Вот так друзья спасли моего отца. Когда началась война, отец добровольцем пошёл на фронт. Там у него началась другая личная биография. Когда он вернулся с войны, он очень хотел наладить отношения с мамой, но она не смогла ему простить. Но мы с ним поддерживали отношения, общались, переписывались.
– И вы жили вдвоём с мамой?
– Да. Она одна меня практически вырастила. Работала она инженером на авиамоторном заводе, который во время войны был эвакуирован в Казань. Мы плыли туда на баржах ночами, а днём прятались, спасаясь от бомбёжек. Вспоминается, как однажды я провалился на барже в глубокий люк – летел не знаю, сколько метров. Меня спас матрос, который случайно успел подставить свой бушлат, и я чудом остался жив. Жили мы в Казани в сарайчике из фанеры, в маленькой комнатке, разделённой простыней на две семьи. Рядом был лагерь с заключёнными. Начальник этого заведения, мне казался добрым дядей, он очень хорошо ко мне относился и часто чем-нибудь угощал. По возвращении в Москву, мама отдала меня в детский сад на пятидневку, поскольку сама практически неделями не выходила с завода, трудилась там вместе со всеми – для фронта, для победы.
Иногда мама приносила мне конфеты «Раковые шейки». Я брал штучку и начинал облизывать, медленно, смакуя, чтобы это вкусное счастье продлилось как можно дольше. С одной конфетой я мог продлить удовольствие, выпив целый чайник чаю. А однажды, по случаю какого-то праздника, мама за огромные деньги купила на толкучке целую буханку хлеба. Я еле дотерпел до вечера. Мы вскипятили чай, уселись за столом, предвкушая такое событие, мама подстелила под хлеб чистую салфеточку, чтоб не потерять ни крошечки…
Стала разрезать, и… посыпались опилки – это оказался муляж. И мама стала горько плакать. Мне было её так жалко! Никогда в жизни я не видел, чтобы мама так горько плакала. Я никогда этого не забуду. Вообще, мама у меня очень сильный человек. Она была Почетным донором СССР, регулярно ходила сдавать кровь раненым фронтовикам, хотя сама не доедала, выбивалась из последних сил. Когда с фронта в отпуск приехал отец и я рассказал ему об этом, он очень расстроился и ругал маму.
Приезд отца для меня был целым событием! Он привёз много вкусных гостинцев, но больше всего меня потряс мёд в бочонке. Я не мог оторваться от этого лакомства. В результате так объелся, что тяжело заболел... С тех пор я не могу смотреть на мёд. Вообще в детстве я был дистрофиком и очень много болел, и, кажется, переболел всеми детскими болезнями, какие только есть. Но никогда не ныл, и не терпел к себе никакого повышенного внимания.
Очень рано я осознал, что жизнь – штука жёсткая, а в мальчишеском коллективе царят особенно жестокие порядки. Я понимал, что таким тщедушным, как я, мне не светит побеждать, а самолюбие-то при этом обострённое. Я понял, что нужно что-то делать. И решил всерьёз заняться спортом. Пошёл в бассейн.
Тренер, проходившая мимо со своей группой, бросила на меня взгляд и сказала, как отрезала: «Дистрофиков не принимаем». Другой от обиды и унижения, может, вообще никогда больше не перешагнул бы порог бассейна, а я – наоборот. Стал приходить в спорткомплекс каждый день, как на службу. Такой настырный.
Через две недели тренер не выдержала и взяла меня в группу. Тренировался я до изнеможения, не жалея себя. И уже через полгода получил первый юношеский разряд. А как только это свершилось – я гордо ушёл. Из мести, чтобы «они» жалели о моём уходе. И пошёл в конькобежный спорт. И так увлёкся им, так самозабвенно занимался, что вскоре вошёл даже в сборную Москвы. Но тут увидел Харлампиева – создателя самбо, и… «заболел» самбо.
Оказалось, что попасть к нему в секцию совсем легко. Я вошёл, и он со словами «ребята, повозитесь», сразу поставил меня в бой с разрядником. Несколько дней после этого «поединка» я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, даже в школу не ходил. Всё тело было синего цвета. Как потом оказалось, это была проверка на прочность: вернёшься после этого на занятия – значит, ты спортсмен, будешь заниматься. Я вернулся. А через несколько месяцев на соревнованиях меня опять поставили в поединок с тем самым парнем. Вот тогда я отплатил ему по полной. Он и просил меня, и кричал, и хлопал себя по бедру (так положено, если боец признает свой проигрыш), но я не выпускал его, вцепился мёртвой хваткой. Еле тренер оторвал. Ну и всыпал же он мне тогда, будь здоров как… Вот так и завоёвывал лидерство.
– А приходилось ли среди мальчишек отстаивать первенство на «покорение» девичьих сердец? Как у вас с этим обстояло дело?
– Нормально. Меня называли «первым любовником Сталинского района» (ныне Измайловский). Правда, не в том смысле, что вы могли подумать. Дело в том, что я занимался в драмкружке Дворца пионеров и участвовал в спектаклях «Плутни Скапена» и «В добрый час», где я играл героев-любовников, и все девчонки Измайлова специально приходили «на Севку Шиловского». А я был влюблён во всех, у кого были длинные косы. Для меня это был главный критерий девичьей красоты. И за ними ухаживал. Свидания назначал, в кино водил, мороженым угощал – специально копил деньги на всё это. Вообще, я натура влюбчивая, поэтому пассии мои постоянно менялись. Особенно много «влюблённостей» было в пионерлагерях, причём в каждую смену – новая симпатия. А это значит, что к той девочке уже никто не смел подойти, потому что Севка – первый. А вообще, я не только здесь лидировал, я был активистом в школе, и лидировал во всём: был одновременно председателем совета и отряда, и дружины, и физорг, и в сборной лагеря по футболу, и чтец, и певец, и танцор... А отношение к девчонкам было всегда трогательное. Если что – на защиту бросался как оголтелый. Однажды парень из параллельного класса обидел мою одноклассницу. Мы с ним сцепились, но в школе нас разняли, и он, уходя, пригрозил: «Ты теперь только сунься на каток!» Ну, мы с моим другом Горюновым (он сейчас геолог, и мы до сих пор дружим) и «сунулись». И оказались вдвоём против человек пятнадцати. Изметелили нас по первое число. Лиц не было вообще – сплошное месиво из кровоподтёков. Мама, когда утром увидела, просто ахнула. Но я, как обычно, сказал: «Не переживай, мам, всё нормально, ничего страшного». Короче говоря, приходим мы с Горюновым в школу, заходим в соседний класс и при всех, открыто, обрабатываем тех, кто накануне разбирался с нами. Они тут же бегут к родителям, и те немедленно приходят к директору – с жалобой на нас. Но когда мы заходим в директорский кабинет, все взрослые, увидев наши лица, пришли в ужас, а потом ещё извинились за своих детей, и даже что-то уважительное говорили по поводу нашей мужественности – мы же не ныли и не жаловались. Вот так отстаивалась девчоночья честь и закалялся характер.
– Какой вы, однако, рыцарь. Трудно, наверное, жить с таким характером? Недаром говорят, что характер – это судьба.
– Ну я такой, по-другому не могу. Характер такой сызмальства. Впрочем, мне он чаще помогает, чем мешает. Чудовищная сила воли и фанатичное отношение ко всему, что я делаю. Вы правильно сказали, что характер – это судьба. Вот, например, я всегда хотел поступать только в Школу-студию МХАТ. И когда учился ещё в 9-м классе, решил попробовать, смогу ли? Чтобы стать выше ростом, срезал верх с маминых туфель, а подошвы с каблучками засунул в свои ботинки – как супинаторы. После первого прослушивания меня направили на второй тур, за ним – на третий, а после этого надо было сдать документы об окончании школы. А их-то у меня ещё не было. На этом завершилась моя попытка стать студентом. Но зато, как я вырос в собственных глазах, я сделал вывод, что я – великий талант, гений.
Когда уже после 10-го класса я с гордо поднятой головой вновь явился в это же учебное заведение, тот самый педагог, который прослушивал меня в прошлом году, сказал: «В вас нет ничего живого!». И не допустил ни на один тур. Убитый горем, я всю ночь бесцельно бродил по Москве, а с утра пришёл к маме на завод. Она меня проводила в отдел кадров, где меня зачислили слесарем. Там я организовал заводскую газету, кружок самодеятельности и в свободное время с удовольствием этим занимался. И ещё параллельно поступил в драматическую студию, которую в Доме учителя вел знаменитый МХАТовец Владимир Николаевич Богомолов. И никакие попытки мамы убедить меня в том, что надо поступать в «нормальный» технический вуз и оставить затею с артистической карьерой, действия не возымели. Я твердил своё: «Все равно буду артистом!»
Весной, за несколько дней до начала прослушивания в Школе-студии МХАТ, пришла повестка в армию, и я вынужден был отнести документы в военкомат. Но тут же побежал в райком комсомола, нашёл там какого-то начальника и стал умолять: «Пожалуйста, помогите мне на несколько дней забрать документы. Если поступлю, то всё нормально – в Школе-студии есть военная кафедра, а если не получится – сам принесу документы обратно». Мне пошли навстречу – выдали мой аттестат под расписку. Возвращать его не пришлось: меня зачислили.
Учёба в Школе-студии МХАТ – это отдельная песня, которую я могу «петь» бесконечно. Скажу только: это был праздник для ума, тела, эмоций и всего остального. У нас были фантастические педагоги, которые нам столько давали, что трудно вообразить себе! Помимо профессиональных знаний, которые мы получали от них в энных количествах, они учили нас думать, анализировать, работать, и вообще, учили жизни. Студенческие годы оставили в моей душе самые прекрасные и самые тёплые воспоминания. Словом, в результате этой упоительной учёбы я получил на радость маме красный диплом. И по окончании учёбы меня пригласили в труппу МХАТа, и параллельно в Школу-студию в качестве ассистента-педагога.
– И начался у вас новый этап в вашей жизни…
– Да, это так. Я с радостью согласился, хотя одновременно получил приглашение ещё из пяти театров. Но я их даже не рассматривал. Для меня существовал только МХАТ. С какими же масштабными личностями мне довелось там оказаться! Грибов, Яншин, Андровская, Ливанов, Станицын, Степанова, Массальский, Еланская, Тарасова… Несмотря на то, что они были по-настоящему великими актёрами, они общались с такими, как, я, например, совершенно нормально: никакой спеси, никакого пренебрежения или снисходительности.
Даже когда я, совсем ещё зелёный, работал с ними, в качестве режиссёра, они были также вежливы и учтивы, слушали меня, как студенты, и выполняли все мои режиссёрские задумки. Никогда не вели себя так, как сейчас многие актёры: едва засветятся в какой-нибудь роли, чуть-чуть стали известными, так что-то начинает происходить в их мозгах. У тех гениев ничего не происходило. Они со всеми людьми общались без тени высокомерия и предельно уважительно. И поступки благородные совершать умели. Хлопотали, например, о том, чтобы мне, ну совсем же ещё пацану, а по их словам, «юному дарованию», предоставили комнату в общежитии – чтобы я не тратил много времени на дорогу в театр. Потом выхлопотали для меня флигель на даче МХАТа в Серебряном Бору, чтобы я там жил летом. А позже театр выделил мне трехкомнатную квартиру в новом доме около Курского вокзала. Я был счастливейшим из смертных. Всё это дорогого стоит, такое не забывается... Так прошло замечательных 25 лет. Мне казалось, так будет вечно. Я ни секунды не сомневался в том, что судьба моя связана с МХАТом навсегда, но все повернулось иначе. Когда театр разделился, для меня он перестал существовать.
Я не понимал этого раздела. Как это – два Художественных театра? А две Москвы могут быть, а два храма Василия Блаженного? В общем, я решил уйти в кино, куда меня давно звали. Пока бурлил этот раздел я за два месяца снял фильм «Миллион в брачной корзине». А когда МХАТ окончательно разделился, я уехал в Одессу – снимать «Избранника судьбы» по Бернарду Шоу.
– Но ведь вы ещё работали на преподавательской работе в Школе-студии МХАТ?
– Да, когда в 1961 году я с отличием окончил Школу-студию МХАТ меня пригласили в труппу МХАТа и одновременно педагогом-ассистентом в МХАТовскую Школу-студию к Василию Петровичу Маркову. Я был тогда совсем молодым, начинающим педагогом. Моими первыми студентами были ненамного старше меня Владимир Меньшов, Андрей Мягков, Анастасия Вознесенская, чуть позднее – Николай Караченцов, Евгений Киндинов… Мне было очень интересно работать в качестве педагога. К тому времени, когда начал разваливаться МХАТ, я уже 12 лет работал там педагогом. И когда случилась вся эта трагедия, я естественно, ушёл и из театра, и из Школы-студии, я не мог там больше оставаться. Я стал сниматься в кино и сам снимать. И одновременно преподавал во ВГИКе
– Конечно произошла большая трагедия с развалом МХАТа. Но случилось то, что случилось – назад его уже не воскресить. Давайте смотреть дальше, ведь жизнь продолжается. Я вот сейчас скажу, наверное, крамольную вещь. Как говорится: нет худа без добра? Ведь если бы этого не случилось, страшно подумать, сколько бы великолепных фильмов мы могли бы не увидеть с вашим участием или вами снятых? Ведь вы, работая в Художественном театре принципиально игнорировали кино и отказывались сниматься там. Что вы на это скажете?
– Сейчас трудно сказать, как моя жизнь сложилась бы при другом раскладе. Не знаю. Природа, как вы знаете, не терпит сослагательного наклонения. Может быть я так бы и не пришёл в кино, а продолжал преданно служить Художественному театру. Я слишком его любил, можно сказать даже, боготворил.
– На днях я смотрела старые фильмы с вашим участием, и там подсмотрела один отрывок, как вы Грибова пародировали, не пародировали, а изображали его. Ну, прям один в один - Грибов! Из вас пародист получился бы высочайшего класса. Это что-то бесподобное! Вы настолько органично входите в образ, так перевоплощаетесь, просто диву даёшься! И вы ещё смели отказываться от ролей? Это же преступление! Такие артисты, как вы – штучный товар, извините за сравнение.
– Это и есть мхатовская школа. Она позволяет человеку перевоплощаться в своих героев.
Ну и ещё – искусство грима. Это тоже, конечно. Вот этому всему все годы я и обучаю своих студентов.
– А как отреагировала ваша супруга Наталья Цехановская на ваш уход из театра и из студии?
– Она меня всегда понимает и поддерживает.
– Вы с вашей супругой вместе уже около пятидесяти лет? У вас крепкий семейный союз – нечастое явление в киношных семьях. Как вам удается поддерживать мир и дружбу в семье? Есть какой-то секрет семейного счастья?
– Просто мне повезло с женой. Она у меня третья жена. С первыми двумя, актрисами, брак по разным причинам не удержался. Когда я познакомился с Наташей, я сразу в неё влюбился, и сразу понял, – моя будущая жена. И я не ошибся. Какие секреты? Не знаю, есть ли они? Ну, во-первых, она не актриса, она совсем из другой сферы деятельности. Когда супруги оба актёры, совместная жизнь их часто бывает проблематичной. Какое-то соперничество, что ли в профессии, или что-то другое?
– Ну, она же тоже творческий человек, музыкант, в прошлом арфистка, работала в симфоническом оркестре под управлением Светланова, лауреат международных конкурсов…
– И всё равно это совсем другая сфера деятельности. Во-первых, моя Наташа напрочь лишена тщеславия. Вот просто абсолютно. Когда мы поженились, она полностью посвятила себя нашей семье, сыну, даче. Она спокойная, уравновешенная женщина, мудрая, и доверяет мне. А я ей. Наверное, всё это и создает предпосылки для семейного счастья. Конечно, не всё так идеально порой, бывают в семье и проблемы. С моим-то ужасным характером. Я взрывной, чуть что, кричать начинаю. А Наталья с пониманием всегда относится, гасит мои взрывы. Говорю же – мудрая женщина.
– Извините за нескромный вопрос, вы сами говорили, что по натуре – вы человек влюбчивый. Не мешает ли семейной жизни ваша влюбчивость? К тому же о вас в кулуарах ходили легенды, что вы ещё тот ловелас? …
– Нет, моя влюбчивость мне не мешает. Во-первых, она слишком преувеличена. А во-вторых, я настолько занят в работе, что на любовные излияния почти не остается времени. Ну, а если что и может случиться, то, как учил наш великий вождь и учитель: «конспирация, конспирация и ещё раз конспирация». Так что, как говорится, волны моей влюблённости до ушей моих домашних просто не доходят. И в-третьих, моя Наталья прекрасно знает, что семья для меня – это Эверест, а остальное всё так, ниже по склонам. Я никогда не приветствовал мужчин, которые встретятся с женщиной, а потом в курилке со всеми подробностями мусолят эту тему. Это не по-мужски. Это не делает им чести и не добавляет уважения.
– Всеволод Николаевич, мы с вами поговорили в вашем детстве, студенческой и пост студенческой жизни. Давайте вернёмся к дням нынешним? Сегодня у вас начался новый, интереснейший этап жизни в новом театре-студии, который вам подарил наш мэр Сергей Семёнович Собянин. Я вижу, вы полны энтузиазма, энергии и счастливых ожиданий от случившегося события. Видно, как у вас горят глаза…
– Да, вы правы. Мы с моим замечательным коллективом, состоящим из моих выпускников, сейчас действительно ощущаем некое чувство полёта. Летом прошедшего года наш мэр сделал к моему юбилею замечательный подарок, подарил это небольшое здание в центре города. Пришлось, конечно, приложить много сил, чтобы превратить это заброшенное, полуподвальное помещение в уютный очаг культуры, куда теперь приходят люди получать эстетические и эмоциональные ощущения, и, надеюсь, ощущение праздника. Я очень благодарен за этот подарок мэру. Мы все смертны. Придёт время, и я уйду, а этот театр останется для моих ребят, где они будут продолжать начатое мной дело. Так и должно быть. Ещё Станиславский говорил, что каждый Мастер должен оставить после себя своих учеников, которые продолжат начатое им дело. А сейчас я стараюсь успеть им дать, как можно больше, из всего, что я имею.
Сегодня, пожалуй, это единственный в театральной истории театр, который начал свою деятельность с готового репертуара, состоящего из 12 спектаклей. И уж точно, единственный художественный руководитель, который открыл свой театр и начал его деятельность, в 85 лет.
– Да уж. Это достойно книги рекордов Гиннеса.
– Вот и я о том (улыбается).
– И не просто театр начал функционировать с дюжиной спектаклей, но и чуть ли не в каждом из них вместе со своими учениками играете и вы. Продолжая тем самым делиться своим огромным опытом, наработками, техникой … Вот она преемственность поколений на практике, мхатовская школа, которую вы прошли…
– А как же! Со мной щедро делились своим огромным опытом наши «старики»- мхатовцы, теперь моя пора делиться со своими учениками. Мы играем с ними Гоголя, Чехова, Булгакова, Ильфа и Петрова, современную драматургию… У моих учеников широкий диапазон ролей, им есть, где развернуться, проявить себя. А впереди будут и новые пьесы, новые роли, новые открытия…
– Всеволод Николаевич, у меня ещё куча к вам вопросов, которые хотелось бы вам задать и о многом ещё поговорить. Ведь вы сами – живая энциклопедия Московского художественного академического театра. Общение с вами – это море удовольствия и кладезь живых воспоминаний, о которых вы так красочно живописуете. Я очень надеюсь, что мы еще не раз встретимся в этом симпатичном уютном театре-студии Всеволода Шиловского. А пока вам – крепкого здоровья, бесконечного творчества и ярких спектаклей. Пусть вас ещё на многое хватает…
– Спасибо! Буду стараться.
Беседу вела
Фаина Зименкова.
Источник: газета Мир Пенсионера
