10 февраля Владимиру Михайловичу Зельдину исполняется 100 лет. И до сих пор он творит на сцене немыслимое: поет серьезные арии, танцует, фехтует, заигрывает с залом... Ему можно позвонить в десять вечера и услышать от супруги Иветты Евгеньевны: «Володя занят. Перезвоните после часа (!) ночи».
Он в разговоре то и дело цитирует стихи Бунина и Пастернака. Рассказывает в красках, как слушал пламенные речи «врага народа» Бухарина и читающего свою любовную лирику Маяковского. Как в пору юности занимался в кавалерийском манеже с Василием Сталиным и сыновьями Микояна и как был сражен неожиданным визитом опальной Анны Ахматовой. Смущается и «держит паузу», только когда разговор заходит об истоках и секретах его актерского таланта, феномена актера-долгожителя. Кстати, Зельдин занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самый «взрослый» действующий актер. Вот откуда он, такой уникум, взялся?
«МОГЛИ ВСЮ ЖИЗНЬ СЛОМАТЬ В 18 ЛЕТ!»
- Владимир Михайлович, вы выходите на сцену в четырех сложнейших спектаклях, в мюзикле «Человек из Ламанчи», трудном просто физически, вы почти два часа на сцене. Откуда силы, мотивация, задор, кураж?
- (Смеется.) Вот честно - не знаю! Иногда думаю: «Нет, не смогу сегодня играть - надо срочно отменять спектакль». А приходишь в театр, садишься за гримировальный столик, одеваешься, гримируешься. И ничего вроде! То есть настроение возникает постепенно-постепенно, особенно когда подходишь к сцене, чувствуешь дыхание зрительного зала...
- Вы пережили царскую Россию, революцию, Гражданскую войну, НЭП, коллективизацию, индустриализацию, голод, сталинские репрессии, Великую Отечественную, оттепель, застой и, наконец, перестройку... Как вам удалось сохранить донкихотовский романтизм, искренность? В театре говорят, что вы были рыцарем и правдоискателем всегда.
- Объяснение у меня одно: абсолютно все в человеке заложено генами и его семьей, а в нашей семье в детстве все мы были напитаны любовью. Папа был музыкантом и дирижером, военным капельмейстером, мама - учительницей. Атмосфера в нашем доме была замечательной. Жили всегда небогато, но умели радоваться мелочам. Я ни разу не слышал, чтобы родители между собой разговаривали на повышенных тонах, и на нас, детей, никогда голос не повышали. Папа никогда не курил, я никогда не видел его пьяным. Может, поэтому и я ни к курению, ни к спиртному за свою долгую жизнь не пристрастился. Алкоголь никогда меня не веселил и никогда мне не был нужен, чтобы поднять настроение, раскрепоститься.
- Какой же у вас допинг?
- Любимое дело - театр! Еще классическая музыка, спорт. Я с детства гонял на коньках, ходил на лыжах, обожал легкую атлетику, волейбол, теннис, водные лыжи. Поэтому я всю жизнь музыкальный и в очень хорошей спортивной форме. У меня в детстве практически не было свободного времени: постоянно какие-то занятия, секции, кружки, я учился играть на скрипке. Постоянно мечтал: то стать музыкантом, то балетным танцовщиком, то актером. Параллельно мы совершенствовали себя физически, сдавали нормативы. И это было большим счастьем - получить значок ГТО, значок «Ворошиловский стрелок» или «Ворошиловский всадник». Мне, как человеку верующему, совершенно искренне казалось (да и сейчас я в этом уверен!), что жить честно для человека - легко и естественно. Я был советский человек - доверчивый, законопослушный, как все мое поколение. Мы верили радио, газетам, всему, что бы нам ни говорили, ни капли не сомневаясь. Даже когда Никита Хрущев пообещал коммунизм к 1980 году. Верили!
- А в это время вовсю шли политические процессы, людей арестовывали прямо на улицах и они пропадали бесследно...
- Знаете, и у нас в театре в 30-е годы пропадали люди. Это видели и замечали все вокруг. Но об этом не говорили - говорить было не принято. Меня ведь в 1933-м тоже вызывали на Лубянку по ложному доносу.
- ?!
- Мне было 18 лет, я учился на третьем курсе мастерских при Театре им. МГСПС. Помню, пришел в полном недоумении: чем обязан? Следователь в гимнастерке как заорет на меня: «А ну оружие на стол!» Я растерялся, говорю: «У меня никакого оружия нет». Он на меня давил по полной: «Лучше сразу сознавайся! Мы все знаем!», иначе, мол, они поедут с обыском ко мне домой. А я тогда был очень наивный, смотрел на него чистыми глазами: «Я не могу вам врать». А сам судорожно вспоминал, когда я дал повод на меня настучать. Потом вспомнил. В конце каникул обычно мы ездили в колхоз - занимались там с местной молодежью актерским мастерством. Там в разговоре с одним товарищем об уличной преступности (а в те годы в Москве по вечерам было не очень спокойно) я сказал, что хорошо бы раздобыть какой-нибудь пистолет, чтобы обезопасить себя от уличных хулиганов. Видимо, он и стукнул куда надо. Хорошо, этот следователь...
- ...понял, что эти глаза не лгут.
- Да! Взял подписку о неразглашении и отпустил. А могли бы всю жизнь сломать в 18 лет. Повод был, запросто могли отправить в лагерь. И все! Но не отправили же.
- Тем не менее, согласитесь, время было страшное.
- Да, я чудом уцелел. И только благодаря фильму «Свинарка и пастух».
- Каким образом?
- Картину уже начали снимать - мы закончили натурные съемки в Кабардино-Балкарии, на Домбае. И тут война! В Москве меня поджидала повестка. Я должен был отправляться в учебное танковое заведение - учиться на танкиста - и мыслями уже был на фронте. Вдруг звонок с «Мосфильма»: «Володя! Приезжай немедленно. Есть постановление Комитета по кинематографии, подписанное министром Большаковым, закончить картину».
- Разве министр кинематографии такие вопросы решал?
- Нет, конечно. Я уверен, что решение принимал не Большаков, а лично Иосиф Виссарионович Сталин. «Мосфильм» эвакуировали в Казахстан. Москва уже была осаждена, ее вовсю бомбили. А мы - группа Пырьева - в павильоне и на сельскохозяйственной выставке в две смены снимали московские сцены из фильма. То есть если бы не «Свинарка и пастух», меня давным-давно на свете не было бы. Мне было тогда 26 лет - таких первыми бросали в самое пекло.
«В КИНО ПОПАЛ БЛАГОДАРЯ ЖЕНЩИНАМ!»
- Владимир Михайлович, как вы, совсем молодой артист, без опыта работы в кино, попали в фильм «Свинарка и пастух», да еще на главную роль?
- Случай помог! Когда Иван Александрович Пырьев задумал снимать эту картину, я работал в Театре транспорта. Играл неплохие роли. К тому же я был очень музыкален, прекрасно танцевал любые танцы. Лошадей обожал, скакал лихо! И вот однажды после спектакля «Генеральный консул» ко мне подошла ассистентка Пырьева: «Володя, прочтите сценарий. Там есть роль интересная». Конечно, я пришел в восторг - все в стихах, к тому же изумительная музыка Тихона Николаевича Хренникова. Вскоре звонок: «С вами хочет познакомиться Иван Александрович Пырьев». А о нем легенды ходили: самодур, тиран...
- Говорили, мог наорать без повода, даже ударить актера...
- Скажу вам так: говорить всякое говорили, но самобытный талант и профессионализм признавали все. У Пырьева были враги - как у каждого талантливого человека. Многие ему просто завидовали. При этом мало кто знает, что в юности он батрачил, прошел войну. Имел, кстати, несколько Георгиевских крестов. Потом пристрастился к самодеятельности, был учеником Эйзенштейна, то есть сделал себя сам. А «самодур», «наорать, ударить»? Лично я снимался в двух картинах Ивана Александровича и ни с чем подобным не сталкивался ни разу. Пырьев был очень яркая, мощная личность!
Итак, мы встретились. Я знал, что параллельно со мной пробовались очень многие, в том числе лучшие актеры-грузины, и понимал, что по большому счету шансы мои равны нулю: они все как на подбор лихие наездники, красавцы, музыкальные невероятно. Но Пырьев сделал неожиданный ход: он собрал в просмотровый зал всех женщин съемочной группы, показал им все актерские пробы и задал один вопрос: «Такой Мусаиб будет пользоваться успехом и любовью у зрителя? А такой?» Представьте себе, дамы из всех «грузин»...
- Результат мы знаем: выбрали вас.
- Как мне рассказывали: единогласно! И таким своеобразным образом меня утвердили на роль.
- Естественно, сразу после премьеры фильма «Свинарка и пастух» народная молва «поженила» вас и Марину Ладынину. Вы с Мариной Ладыниной вне съемок общались?
- Мне повезло: мы дважды встречались с Мариной на съемках и оба раза играли любовь. Казалось бы, я должен ее хорошо знать. Ничего подобного - я просто был ее партнером. В жизни Марина была скромной, замкнутой, умной, всегда немного печальной, неразговорчивой, никогда и ни с кем своими тайнами не делилась. Но как партнерша она была просто восхитительна. Она могла все!
- В вашей автобиографической книге есть такая фраза: «Официальной карьеры я не сделал. Никогда не был пионером и комсомольцем, даже в партии и то не состоял...»
- Я действительно из тех, кто «не был, не состоял, не участвовал» - звания просить не ходил, не выпрашивал никогда и прибавок к зарплате. Дело все в том, что юность моя пришлась на 20-е годы, - тогда членство в политических и общественных организациях обязаловкой еще, видимо, не стало, а неучастие в общественной жизни не квалифицировалось как криминал и не каралось так страшно, как потом. Хорошо помню недоумение нашего нового главного режиссера, когда он узнал, что ни я, ни актриса Нина Сазонова, ни Людмила Касаткина не являемся членами КПСС. При этом служим в военном театре, который напрямую подчиняется Главному политическому управлению! Он не мог понять, как нам это удалось...
Я не был диссидентом, но считал, что художник не может быть ограничен узкими рамками партийной дисциплины.
«ЧУТЬ НЕ РАССТРЕЛЯЛИ СВОИ ЖЕ»
- Изучая вашу биографию, я наткнулся на такой малоизвестный факт: во время войны вы угодили под суд за срыв спектакля. Что произошло?
- Мы должны были играть где-то в угольном районе для шахтеров, а я на спектакль не поехал. ЧП! Дело происходило зимой, я лег накануне спать и элементарно угорел: печка у меня в комнате топилась дровами, а я, дурак, забыл на ночь открыть заслонку. Если бы не мой товарищ, ростовчанин Коля Подзоров, командир местной эскадрильи, меня бы вообще уже не было в живых. Коля, случайно забежав ко мне утром, нашел меня уже без сознания, вытащил на воздух и кое-как откачал. После этого какой уж тут спектакль. Я в этот день еле ворочал языком. Но в театре решили, что я накануне просто выпил лишнего и с похмелья капризничаю. Ведущий актер театра - и не желает ехать к шахтерам! В общем, отдали меня под суд. Не знаю, чем бы это кончилось: может быть, и посадили бы. Военное время! Сажали же за колоски? И тут Коля Подзоров снова меня спас: засвидетельствовал на суде, что я говорю чистую правду. Беспартийному артисту, который капли спиртного не брал в рот (и все это знали), не поверили. А ему, боевому партийному летчику, не поверить не могли. Меня оправдали. Кстати, еще был случай - меня судили из-за спектакля «Учитель танцев».
- Расскажите.
- 1949 год. У меня должен был быть спектакль в клубе за городом. А у моего друга Толи Грейнера (чемпиона СССР по боксу в полусреднем весе) был мотоцикл. Я сдуру возьми да скажи: «Давай я на твоем мотоцикле поеду на спектакль». На мое несчастье, по дороге заклинило мотор... А я же в них ничего не понимаю! Добирался грузовыми машинами и, конечно, опоздал на 45 минут. Вся труппа и целый зал ждали только меня. Спектакль прошел здорово - на таком нерве, поскольку я сам был взвинченным, очень переживал. А потом... На партсобрании меня пропесочить не могли, и тогда мне устроили образцово-показательный товарищеский суд коллектива. Эту сцену стоило заснять на кинопленку - вышла бы, наверное, неплохая кинокомедия. Но знаете, что больше всего меня потрясло? Никто из моих коллег не то что не заступился... слова доброго не сказал. Я был одним из ведущих актеров - играл и в «Давным-давно», и в «Учителе танцев», и в «Укрощении строптивой». По 25 спектаклей в месяц без замены и больничных! Никто не вспомнил об этом. Наговорили на меня столько. Дошли до того, что начали обвинять: мол, такие люди могут стать предателями родины.
- На полном серьезе?
- Да! Так и сказали: шпионами! В общем, меня «нужно было расстрелять». Но кончилось тем, что начальник нашего театра генерал Паша Савва Игнатьевич сказал: «Ребята, что-то вас куда-то не туда понесло!» Объявили просто выговор. (Смеется.) Тем не менее эта история оставила неприятный осадок. Я понял, как все-таки наша актерская братия неискренна и несолидарна. Не все, конечно, но есть такие.
- Вы только что упомянули вашу коронную роль - Альдемаро в «Учителе танцев» по пьесе Лопе де Вега, которую вы триумфально играли почти 30 лет.
- Да, именно на нее меня «соблазнили» перейти в Театр Красной армии в 1945 году. «Соблазнили» - потому что я поставил условие: соглашусь, если мне предложат конкретную хорошую роль. В результате я сыграл Альдемаро около двух тысяч раз - рекорд, действительно достойный Книги рекордов Гиннесса. Шутка ли?! Может, прозвучит нескромно, но успех был невероятный. Настолько, что однажды даже сама Анна Андреевна Ахматова пришла «поблагодарить меня за Альдемаро». Удивительная была женщина! Седая, величественная, немногословная, красивая даже в старости. Несломленная, несмотря на печально известное ждановское постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и развернутую против них с Зощенко травлю...
- О чем говорили?
- Да в том-то и дело, что не говорили совсем. Я даже не встал - настолько обалдел... У меня чуть сердце не остановилось! Анна Андреевна просто долго-долго внимательно смотрела на меня. А я на нее...
- К тому времени вы лауреат Сталинской премии, сыграли в эпохальных фильмах, на сцене герой-любовник, толпы поклонниц, цветы... Признайтесь: симптомы звездной болезни имели место?
- Нет. После картины «Свинарка и пастух» меня редко кто узнавал на улице - все-таки без папахи и бурки я мало был похож на своего героя. Поклонницы, конечно, были, но не толпы. Что вы! Никаких звездных болезней наше поколение не знало. И потом у меня не такой характер! Никакого премьерства, мне никогда не приходило в голову в особые условия себя ставить...
- Может, поэтому и живете до сих пор в обычной «двушке» рядом с театром? И поэтому из-за очередных денежных затруднений вынуждены были продать, например, раритетную двустволку с дарственной гравировкой - подарок маршала Победы Жукова...
- По поводу двустволки - жалею, что продал. А в остальном - нет. Да, я долго вообще не имел дома, жил прямо в театре на малой сцене. И, засыпая, слышал, как там шуршат по щелям мои «подружки» - крысы. Но в это же самое время... Как вам объяснить. Послевоенная жизнь была трудной, в бытовом отношении даже тяжелой. Но я занимался любимым делом, и у меня получалось. Я хорошо помню это безмятежное, беспричинно накатывавшее на меня ощущение счастья. Вдруг посредине улицы или в трамвае... Никогда больше в жизни не ощущал я этой полноты счастья.
«УЛЫБАЙТЕСЬ, ГОСПОДА! УЛЫБАЙТЕСЬ!»
- Некоторые уверены, что у вас достаточно гладкая, благополучная актерская карьера. Все удачно сложилось - роли, успех... А вы-то как сами считаете?
- Нет, я не баловень судьбы. За всем, чего я достиг, стоит большой труд. Никто мне ни в чем не помогал - у меня не было блата, папы, который руководил бы театром, и в кинематографе не было своего режиссера... Ведь, вы понимаете, наша профессия, зависимая от многих обстоятельств. Мне кажется, и моя фамилия сыграла довольно-таки негативную роль.
- Все-таки сыграла?
- Думаю, да. Особенно в кинематографе. И в театре я бы мог больше сыграть. Например, мечтал о Сирано де Бержераке, Незнамове в «Без вины виноватые», хотел сыграть в лермонтовском «Маскараде». Но что теперь об этом говорить?! То, что сыграно, сыграно, во все, что делал, я вкладывал всего себя самого. Выходя на сцену, никогда не позволял себе играть «через губу», расслабляться. Театрального зрителя не обманешь!
- Вы как-то признались, что в вас умер, не раскрывшись, неплохой комик.
- Я вообще, как мне кажется, хорошо чувствую комедийную роль.
- Правда, что Григорий Горин написал пьесу о Мюнхгаузене для вас, а не для Марка Захарова, как многие считают?
- Мы же дружили с Гришей! И Горин действительно написал пьесу для меня. Режиссер Ростислав Аркадьевич Горяев поставил этот спектакль в Театре Советской армии, я играл Мюнхгаузена. Спектакль получился очень хороший! И я горжусь, что именно я первым произнес: «Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны! Умное лицо - это еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!» Слова-то гениальные!
«МОЯ ПРОФЕССИЯ - ДОН КИХОТ!»
- Вы согласны с утверждением, что в жизни человека два двигателя - любовь и тщеславие.
- Мне кажется, в жизни самое главное - это любовь и... ошибка. Потому что любовь - это все. И женщина для меня - это чудо природы. Я их обожаю всю жизнь! Но стоит ошибиться в чем-то - сразу полетит вся жизнь вверх тормашками.
- В любви вы часто делали ошибки?
- Нет. До нынешней моей жены - Веты - у меня было два брака. И я всегда говорю: все мои жены были, я считаю, умнее меня, образованнее, эрудированнее. Мы с Ветой вместе более полувека. Она мое рулевое колесо, моя правая рука. Мои глаза, наконец. Знает мои привычки, мои недостатки, желания. Умеет скрашивать и сглаживать конфликты.
- Если нет спектаклей и репетиций, как вы обычно проводите время?
- На даче в Серебряном Бору - дышу свежим воздухом, гуляю. Иногда смотрю телевизор. Читаю мало, потому что из-за неудачной операции у меня левый глаз совсем не видит. А так до 85 лет сам водил машину... Еще раньше я с удовольствием ходил на футбольные матчи, а теперь не хожу - не могу видеть такую агрессию на трибунах. Этого не было раньше у нас. Сейчас футболистам не хватает культуры. А у нас об этом не говорят. У меня нет времени - я хотел статью написать. Если игрок упал, игрок команды соперников должен подать ему руку и помочь подняться...
- Вы рассуждаете прямо как ваш герой Дон Кихот из мюзикла «Человек из Ламанчи», который вы играете на сцене Театра Российской армии!
- У нас действительно много общего. Не хочу хвастаться, но когда отмечали 400 лет Сервантесу, меня король Хуан Карлос наградил орденом за 150-е исполнение этой роли, устроил званый обед в посольстве.
- И последний вопрос. Вы встречались с королями и президентами, у вас немалая коллекция театральных наград, редких орденов... Самая дорогая для вас награда какая?
- (Смеется.) Жизнь! Интересная, наполненная яркими событиями. То, что я еще могу выходить на сцену. Этого никто не делает. И я точно знаю: если Бог хранит меня, значит, я еще не все сделал.
Андрей Колобаев
Фото FOTOBANK.COM, РИА «НОВОСТИ»
