Имя Ивана Охлобыстина снова в центре внимания. На этот раз актера попытались обвинить в том, что он задолжал несколько миллионов рублей одной банковской структуре. Правда, зная неуемный характер Ивана, его знакомые посчитали, что это – очередная потеха известного шутника. Ведь Охлобыстин всегда любил шокировать публику. И это у него – с детства.
- Когда я был совсем маленьким, хотел стать летчиком-испытателем, который в свободное время работает клоуном, – говорит Иван. – Во втором классе мечтал быть волшебником, но в третьем понял, что волшебником стать нельзя, и начал думать. И только в восьмом додумался до того, что ближе всего к волшебнику либо священник, либо режиссер. У меня не было ни одного верующего человека в семье, и я решил стать кинорежиссером. А почему священником? Знаешь, меня всегда тянуло к мистике на уровне подсознания, к сказке тянуло. Почему-то мне вспоминается мое детство, грубо вспаханное поле у школы, грозовое низкое небо, высоковольтные линии и старик-священник, идущий по тропиночке через это поле в церковь, в соседнюю деревню. Я это не придумал сейчас, честно, так и было.
– Расскажи о своем детстве.
– Детство у меня было хорошее! До пятого класса я жил с бабушкой в деревне Ерденьево под Малоярославцем. И был абсолютно счастлив. Весной и осенью сам ходил в школу, она за три километра от дома находилась, а зимой нас возили на «пазике». Когда стояли теплые деньки, домой возвращался через поля и о чем-то фантазировал. И я, каким являюсь сегодня, сложился именно в те времена. Ребенком я был обычным – и хулиганистым, и спокойным, и влюбчивым. Девочке в первом классе портфель носил.
– Как ты очутился в Москве?
– Родители забрали меня в пятом классе в столицу. Здесь я попал в новую школу. Мама у меня беспрерывно работала, папа тоже куда-то ездил – где-то практиковал судовым врачом. Он был давно в отставке, а в армии служил военным хирургом. И я один дома сидел либо гулял с друзьями. Причем у меня была разумная компания. Мы и хулиганили, и по музеям таскались, иногда в театр ходили. Став старше, устраивали себе экскурсии за границу: помню, ездили в Таллин, Старого Томаса смотреть. В гостиницу нас не пускали, поэтому мы снимали комнату в общежитии. Вернувшись в Москву, опять бродили по монастырям, которые тогда только восстанавливались, катались на поездах в районе «Войковской». Короче жизнь как у ребенка из обычного заводского района.
– Отец пытался наставлять тебя на путь истинный?
– Знаешь, если бы отец жил в наши времена, скорее всего, он стал бы панком. А тогда он был героем войны, во всех отношениях гвардейцем. И, будучи врачом, в какой-то момент понял, что подходит к краю жизни. Он как умер? Вызвал меня к себе, попрощался, спросил, кому привет передать. Я понял, о чем он говорит, и так же цинично ответил, что бабушке (она к тому времени умерла). Помню, сидит за столом и говорит: «Ваня, ты золото любишь?» Я говорю: «Очень!» Он тогда – раз! – и выломал свою золотую коронку. После чего отец ушел в больницу и умер. Знаешь, так строго, по-военному…
«В КИНО ВЕРНУЛСЯ, ПОТОМУ ЧТО ДЕНЬГИ КОНЧИЛИСЬ»
– Ты опять снимаешься в кино. Для тебя съемочная площадка…
– …Как шахта! Это очень тяжелый труд. Меня всегда изумляла наивность обычного человека, он предполагает, что жизнь актера – это восторги, тусовки. Ничего подобного! У человека, связанного со сферой развлечений, праздники как таковые отсутствуют, потому что они ассоциируются с работой. Их праздник – это спокойный вечер, когда можно посидеть у телевизора и посмотреть какую-нибудь программу на канале Discovery. Или же с семьей погулять. Это самоотверженные люди. Большинство артистов идут в профессию, зная, что процент их успеха ничтожно мал. Те, кто все же остаются в профессии, попадают в шахту, в забой. Это 325 дублей, стоя на одной ноге, и подобное никак не связано с великими образцами кинематографа, это утомительно и ежедневно. Многие болеют. Есть даже набор профессиональных заболеваний. Я не беру алкоголизм. Например, желудочные расстройства, потому что толком никто не питается, все на ходу. Плюс ко всему семьи не очень хорошие. И это не в силу того, что актеры блудливы. Представь себе: человек полгода в командировке, а его жена дома с ребенком сидит. Какой женщине это понравится? Большой риск для семьи. Мало пар, которые остались верны друг другу. Я их не оправдываю, но и не осуждаю.
– В какой момент ты решил снова сниматься в кино, в рекламе, писать сценарии?
– Это было еще в церкви. Как-то у нас все деньги кончились. Распродали все, что было до этого. Надо было кормить семью. Я пытался где-то устроиться, но особо не получалось. А в кино и суммы хорошие предлагали. Я от одной отказался, от другой. И тут в очередной раз мне предложили сняться в сериале за очень большие деньги. Я обмолвился об этом за обедом сведущему в духовных делах настоятелю крупного столичного храма. А он и спрашивает: «Чего отказался?» – «Так нельзя вроде как?» – «Так не тебе решать. Ты патриарху напиши, пусть он рассмотрит. Может, станешь инъекцией в кино. Наши люди везде нужны». Я по-честному бумагу написал. И через три недели мне ответили положительно: дескать, давайте, почему нет? Вы же в порнографии не будете сниматься…
– У тебя большая семья. Кто ты для своих детей в первую очередь?
– В первую очередь я для своих детей папа и друг. И я сам за это борюсь. Хотя могу их отругать, могу быть раздраженным. Они знают, что лучше к папе утром, пока он не поел, не подходить. Знают, что я могу им в чем-то отказать. И я не оправдываюсь, почему я это делаю. Это нормальное, родительское. Чего я им буду объяснять? Своих родите, а потом объясняйте им, что хотите. Но они же видят, что мы искренние с Оксанкой и желаем им только добра. Я своей дочери говорю: «Не ешь буханку хлеба, жирная станешь, сама будешь потом страдать». Понятно, что и мне охота вкусненького чего-то, но ей нужно за собой приглядывать. Или шучу: «Иди в ванную, дави прыщи и рыдай, у тебя переходный возраст!» А дочь мне отвечает: «Прыщей нет, плакать я не хочу». Они у меня смышленые. Тут недавно ребенок меня просит: «Хочу робота». Я отвечаю: «Деньги будут, куплю, честное слово. Но твой робот стоит почти тыщу долларов. С ума сойти! Это можно мобильный телефон нарядный купить. Или стиральную машину». И они своим маленьким разумом кумекают, что это нормально, логично.
«ЖЕНИХА ДОЧКИ ТУТ ЖЕ ЗАСТРЕЛЮ»
– Часто ругаешь детей?
– Мы с женой их никогда не наказываем просто так, из-за раздражения. Обязательно за что-то. У нас самый главный грех – это предательство. Когда стучат друг на дружку – очень плохо. Воровства у нас, слава Богу, никогда не было, не тырили друг у друга. Я очень ругаю за невнимательное отношение к близкому, за обсуждение личной жизни. Хотя понимаю, что делают они это по глупости. Я им говорю: «Девчата, личная жизнь – это вещь очень деликатная. Вы должны приложить все усилия для того, чтобы личная жизнь вашего близкого человека была, как в сейфе. Ее нужно ограждать. Это трепетная вещь». Еще не прощаю хамства ни по отношению к себе, ни к взрослым вообще. Взрослый – это божество для них. Они должны понимать, что какой бы он ни был – пьяный, описанный, валяющийся, – это взрослый человек. За редким исключением, все взрослые достойны уважения. И мы это пытаемся вдолбить им в головы. Они не имеют права осуждать взрослого. Кто они такие? Думайте о себе, чего думать о других!
– Слышал, что ты дал своим детям какие-то наказы на будущее. Это так?
– У нас это и как шутка идет, и как наставление. Я им говорю: «Дети, чего бы там ни было, не забывайте, что как только вырастете, ждем вас с мамой с нетерпением каждый месяц с гигантской сумкой дефицитных продуктов у себя на пороге. Но ненадолго ждем в гости. Часа на два: посидеть, почаевничать. Вы нам уже поднадоели, честно говоря. В общем, продукты оставили и ушли. А также на вас лежит ответственность за покупку крупного предмета. Мы с мамой уже будем старенькие, будем больше собой заниматься, по музеям ходить. В театры мы недоходили. Так что на тебе, Анфиса, – машина и дом. На Дусе – яхта и дом, а Варя посмекалистей, на ней – самолет и дом». Что уж из этого получится, не знаю. Но уж если получится, то будьте любезны!
– У тебя и девочки, и мальчики. С кем проще?
– С девками. Они смекалистее, их можно со стола ронять, когда пеленаешь, они каучуковые. Мальчики до определенного возраста – бесконечно нежные субъекты. Потом это все меняется, но мальчики и болеют больше, и тяжелее с ними. А вообще, один ребенок – это бесконечно тяжело. Двое – уже полегче. Но после третьего разницы никакой нет. Ты уже входишь в этот ритм жизни. Ты никогда не обращал внимания, что когда намечаешь сделать десять дел в день, то у тебя остается два-три часа свободного времени? А когда двадцать дел, все равно два-три часа. Тридцать – те же три часа свободного времени. Это парадокс! И здесь то же самое: после того как научился распределять время с двумя отпрысками, потом не стоит париться вообще.
– У твоих детей есть прозвища?
– Есть, но они меняются. Анфиса одно время была Козюлей, Дуся – Гусыней, Варя… А как Варя? Варя и Варя. Иоанна – Нюша, она креативная девка. Когда была маленькой, я ее как-то спросил: «Как ты хочешь, чтобы тебя звали – Писькина или Принцесса?» Она подумала, видимо, прикинула, что принцесс полно, и воскликнула: «Писькина!» А вот сейчас она хочет быть Принцессой. Вася у нас Потятич. Савва – Бомбардир. Он маленький, жирненький.
– Девочки обычно выбирают женихов, похожих на пап…
– Это ужас! Самое страшное в моей жизни. Мне Варечка говорит: «Папа, я обязательно найду жениха такого, как ты». Я ей отвечаю: «Я его тут же застрелю! На пороге, из помпового ружья. Мне второй я здесь не нужен. Достаточно меня». Но это я шучу. Кого приведут, того и полюбим. Хотя это будет ужас…
