Когда говорят, что во время «600 секунд» улицы пустели, почти не преувеличивают. Прежде такого на советском ТВ просто не было. Кожаная куртка, нахальный взгляд, хлесткие фразы… Его называли телекиллером, даже мясником – за пристрастие к кровавым сюжетам. Но от экрана не могли оторваться…
– Александр, а ведь некоторые до сих пор, памятуя о том времени, вас Мясником называют.
– Так говорят люди, которые, вероятно, родились в розовых фланелевых тапочках и проводят всю свою жизнь на розовом плюшевом диване. Смотрят специальный телевизор розового цвета, и совершенно не понимают, что жизнь – нечто совсем иное. Что это гораздо более жестокая, грязная и вообще многообразная штука. Они искренне находятся в плену у своих гламурных представлений.
Но все же мы прекрасно знаем, что этот гламур стирается с человечества одним прикосновением пальца какой-нибудь треснувшей АЭС. Или маленькой гражданской войны. Хочется таким людям жить в их декоративном мире – пожалуйста. Но некоторые живут все же в реальном мире. Я, например, ничего жестокого или кровавого в своем творчестве, да и вообще в своей природе не замечаю. Просто очень спокойно отношусь к подобным вещам.
– Здоровый цинизм?
– А цинизм не может быть нездоровым. Лично я не понимаю, почему это слово приобрело отрицательное значение. Потому что цинизм – нив коем случае не грубость и не хамство, а лишь безупречная точность формулировок. Именно этому учили в школе киников…
«Я НЕ СПОСОБЕН КАЯТЬСЯ И СОЖАЛЕТЬ О СОДЕЯННОМ»
– Но вы как-то сказали, что вам стыдно за «600 секунд». Это не слова циника. Значит – кокетство?
– Абсолютное кокетство. На самом деле я вообще неспособен каяться или сожалеть о содеянном. Хотя иногда «600 секунд» мне представляются какой-то ну совсем суетной, мелкой программой, основанной на глубоком непонимании многих вещей.
– Молодость?
– Молодость, конечно. Это были, скажем так, мои университеты. Вся страна наблюдала за тем, как Саша Невзоров учится. И сама училась вместе со мной – другое дело, что учеников талантливых очень мало.
– Но когда кокетливо каялись, вы говорили о десятках сломанных судеб, об инсультах, инфарктах…
– Да по фигу.
– Как это – «по фигу»?
– Абсолютно.
– Это уже не здоровый цинизм.
– Почему?
– Потому что речь идет о людях.
– Это вы вкладываете в слово «люди» какой-то особенный священный смысл. А я такого смысла вкладывать не могу, потому что люди многообразны. Мы зачастую неверно оцениваем людей, потому что подходим к этому с позиций априорного признания за ними неких достоинств.
– За убийство собаки не посадят – в отличие от убийства человека.
– Но мы же не говорим сейчас о несовершенстве законодательства. Если бы уголовный кодекс писали собаки, все было бы иначе – это лишь вопрос того, какой биологический вид млекопитающих сейчас доминирует. Поэтому совсем уж восхищаться и говорить, что звание человека – некий патент на изначальное уважение к нему, на трепет…
Нет, с этим я совершенно не согласен. Человек как был глубоко порочным существом, таким он и остается.
– То есть перед теми людьми, которых довели до инфаркта-инсульта, вам не стыдно?
– Совершенно по фигу.
– И к себе такое же отношение?
– Конечно. Я тоже был информационным товаром, об меня точно так же вытирали ноги, меня так же разоблачали, оклеветывали. Но я, в отличие от своих многочисленных «жертв», никогда не пищал по этому поводу, не подавал в суд, да и вообще не возмущался. Просто потому, что есть некие правила ринга. Ты вышел на ринг – изволь в том числе получать и по морде. Не хочешь получать по морде –тогда иди класть асфальт или будь вахтером. А любой человек, который выходит на некую общественную площадку, обязан принимать удары и понимать, что эти удары – для кого-то тоже работа и для кого-то тоже заработок. Это правила игры, это ринг…
«ВСЕ ЗНАЛИ, ЧТО УГРОЖАТЬ МНЕ БЕССМЫСЛЕННО»
– «600 секунд» первыми стали показывать то, что принято называть жестокими кадрами: чернуху, кровь, трупы, насилие – такую изнанку жизни. Вы насмотрелись западного телевидения, знали, что это выстрелит?
– Я вообще западного телевидения не смотрел. Никакой тяги к жестокости, никакого интереса к ней у меня не было. И уж тем более не было такого: о, хочу показать труп, давайте зрителя шокируем– это выстрелит. Нет: проходит неделька, другая, третья. Идут какие-то городские неформатные новости, достаточно странные. Потом первый раз поступает предложение от милиционеров показать что-то, чего раньше не показывали. Дальше это превращается в поток, потому что правоохранители тогда были очень загипнотизированы возможностью своего появления на телевидении. То есть естественный микро исторический процесс – не надо думать, что существовало некое лекало, согласно которому я показывал трупы и насилие. Кроме того, надо знать меня немножечко. Может, в том и был секрет популярности «Секунд», что для меня вопросы рейтингов и ажиотажа не значили ровным счетом ничего.
– Большой ажиотаж вызвало покушение на вас. И тогда к однозначному выводу не пришли, что это: попытка убийства или разыгранный спектакль во имя отвергаемого вами самопиара. Сейчас можете сказать?
– Давайте здесь оставим знаки вопроса. Они все равно останутся – в любом случае что бы ни сказал. Все-таки я считаю, что действительно надо один раз основательно испортить себе репутацию, и потом уже ни о чем никогда не задумываться – в отличие от тех несчастных, которые своей репутацией дорожат и постоянно ее подлатывают.
Да мне совершенно наплевать, что обо мне думают и говорят. Могу только сказать, что человек, который стрелял в меня, был прав. И сейчас мы с ним в очень хороших отношениях.
– За что это было?
– За дело.
– А были еще угрозы? Дорогу-то переходили многим.
– Да нет, все знали, что угрожать бессмысленно, потому что видели абсолютную отмороженность. И понимали, что тут надо или убивать, или дружить.
– Убить в 1990-е было проще.
– Проще. И я, кстати, поражаюсь благородству Собчака (в то время – мэр Санкт-Петербурга. – Ред.). Только теперь начал это ценить. Потому что знаю уже его кухню и какие люди были в полном распоряжении мэра. По одному движению его мизинца меня могли бы растереть – так, что даже следа на асфальте не осталось бы. Теперь я это понимаю, и, конечно, ценю его благородство.
«СПИЛИЛ БЫ ТЕЛЕВЫШКИ И ОБЕСТОЧИЛ ВЕЩАНИЕ»
– С той популярностью сами запросто могли идти в мэры, или уж, на худой конец, заработать миллиард.
– Да вот я и жалею, что в свое время бегал с разбитой камерой по баррикадам вместо того, чтобы приватизировать газеты, заводы и пароходы – как делали умные люди. Еще, дурак, верил зачем-то в честность…
– То есть деньги в приоритете, не власть?
– Конечно. С политикой, скорее всего, я плохо совместим. Возможно, льщу себе, ноя имею на это право – у меня многовато интеллектуальности, для занятия политикой нужен немного другой уровень.
– Нет места в политике, нет места в телевизоре… Ваша жизнь сейчас – спокойная, размеренная, обывательская?
– Она очень размеренная и обывательская. Я абсолютно не интересуюсь обществом.
– Действительно, к чему вам? Вы – молодой отец, снимаете фильмы о лошадях – что может быть прекраснее. Но если бы сейчас на телевидении вам сказали: делай, что хочешь– чем бы занялись?
– Вот прямо: совсем что хочешь?
– Да. Можно же помечтать.
– Я дал бы команду спилить на фиг все эти телевизионные вышки и обесточить вещание.
– Ну, не до такой же степени. В творческом плане.
– А телевидение – не место для творчества. Телевидение –это место для обслуживания различных интересов и, скажем так, производства жевательной резинки для глаз.
– То есть на телевидении поставлен жирный крест, для вас это уже пройденный этап?
– Для меня – абсолютно.
Журнал «Откровения звезд».
