Журналист Александр Кулыгин рассказывает о судьбе своего деда, гвардии младшего лейтенанта Михаила Кулыгина, погибшего в октябре 1943 года в битве за Днепр.
В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧИТСЯ
Деда я всегда представлял очень живо: на крепко сколоченной деревенской табуретке сидит могучий дядька в гимнастерке, перетянутой портупеей, у него открытое лицо, чуть заметная ямочка на подбородке и смеющиеся серые глаза.
Под впечатлением рассказов о воине Михаиле, сложившем голову в белорусском Полесье, прошло мое деревенское детство. Зимние, весенние и летние каникулы я проводил на родине деда - в селе Благодатовка Горьковской (ныне Нижегородской) области.
Я ходил с отцом за плугом, вместе с братом пас деревенское стадо в полтыщи голов, когда запил штатный пастух, сторожил ночное село в жаркое лето 1972 года - время знаменитых и страшных пожаров. Все это время дед был как будто где-то рядом, потому что это была его жизнь, его «формат».
О последних днях младшего лейтенанта Кулыгина мы почти ничего не знали. Бабушка пересказывала по памяти письмо с фронта: «врылись в землю, огонь такой, что не поднять головы - не иначе примем тут смертушку».
Как погиб дед, где похоронен и похоронен ли вообще - документальных свидетельств на сей счет мы не имели. От похоронки, которую потеряли, когда перестраивали дом, остался только адрес. Все члены семьи знали его назубок: Полесская область, Комаринский район, деревня Галки.
Лет за десять до чернобыльской аварии в этих краях побывал мой дядя Анатолий Михайлович, отцов брат. Обошел все окрестные сельсоветы, изучил все таблички на обелисках. Следов деда он тогда не обнаружил. «В списках не значится», - говорили дядьке везде, куда бы он ни стучался. С тех пор мы стали считать, что дед пропал без вести, переправляясь через Днепр.
АНАСТАСИЯ
Когда заходил разговор про деда, бабушка прятала сверкнувшую слезу. Она никогда не плакала на людях и только однажды, глядя куда-то сквозь стены дома, едва слышно произнесла: «Я заправила его постель. Поэтому его убили». Ни в одну примету, кроме этой, бабушка не верила.
Бабушка моя из многодетной, но крепкой крестьянской семьи. Ее детство - это десять ртов по лавкам и внушительное хозяйство: две коровы, боров со свиньею, овцы, куры, гуси.
Конец этому благополучию положили товарищи комиссары. Под раскулачивание Квашневы не попали только потому, что в годы военного коммунизма на них оттоптались уполномоченные по продразверстке.
Захар Иваныч, мой прадед, быстро смекнул, что эту власть дразнить достатком себе дороже, и ушел во внутреннюю эмиграцию - завел пасеку. Кроме того, он рано овдовел - бабушке было 12 лет, когда умерла мать, - и вести хозяйство стало еще труднее.
Анастасия Христом Богом просила отца не брать в дом мачеху, тащила на себе всю бабскую работу по дому и так с 12 лет не разгибала спины до самой смерти. К труду на благо семьи прибавился труд на благо социалистического отечества. Разумеется, в колхозе. Разумеется, за трудодни, то есть задарма. Спину бабушка не смогла разогнуть в буквальном смысле - последние тридцать лет она ходила с палкой, наклонившись вперед, и чем-то напоминала преподобного Серафима Саровского с известной иконы.
Бабушка была тихий и светлый человек. Своей шершавой крестьянской ладонью она приводила мой внутренний мир в полное равновесие. Самым страшным ругательством, которое я от нее слышал, было слово «озорники». Она умерла в 92 года 11 апреля 2004 года, в Светлое Христово Воскресение.
Как и тысячи крестьянских вдов по всей стране, как и вторая моя бабушка, сельская учительница из-под Павлова-на-Оке Наталья Николаевна Тохтина, она осталась верна своему погибшему солдату на всю жизнь. И так же, как мамина мама, в одиночку воспитала троих детей.
Святые русские жены.
МИХАИЛ
С дедом бабушку разлучила сначала финская война, которую он благополучно прошел, а вслед за ней и Отечественная. В 1941 году на руках у бабушки остались 6-летняя Мария, 4-летний Анатолий и мой отец Сергей, которому к началу войны не исполнилось и двух лет.
Судя по рассказам, дед наш был мужчиной, видным издалека. Во мне росту 186 см, отца своего я догнать не сумел, брат Михаил выше меня на полголовы, значит, и дед был, вероятнее всего, под 190. Говорят, мог на вытянутых руках оторвать от земли любого односельчанина.
Дед с бабушкой поженились в 1933-м. Она со смехом рассказывала, что он сразу оценил ее деревенскую красоту: «Ишь, какая толстопятая!» В крестьянском мире люди с крепким телом и здоровым духом обладали особенной привлекательностью. Бабушка была из таких. И дед, похоже, был ей впору. По ее негромкому теплому смеху я понимаю, сколько было нежности в этом слове «толстопятая». Оно пахнет луговыми цветами, сеном и парным молоком.
...В солнечный летний день 1942 года трое малышей копошились возле ручья у деревенской околицы и вдруг со страху кинулись в придорожную канаву: прямо на них, пыля сапогами по дороге, надвигались двое черных от загара дядек в гимнастерках. Один, высоченный, в портупее, с петлицами комвзвода, хохоча, сгреб всех троих в охапку и понес до самого дома. Это все, что помнит мой отец о своем отце. Дед всего на два часа заехал тогда в родное село после командирских курсов.
А октябрьский день 1943-го был чернее ночи. Бабушка ничего не помнит: ни кто принес похоронку, ни сколько дней она провела в беспамятстве. Кончилась жизнь, не успев начаться.
НАХОДКА В СЕТИ
Когда Министерство обороны начало выкладывать в открытый доступ сведения о безвозвратных потерях СССР в годы Великой Отечественной войны, я, ни на что особо не рассчитывая, вбил в поисковую строку фамилию, имя и отчество деда. На глаза выскочил список из нескольких однофамильцев, и вдруг...
Факсимиле донесения из штаба 221-го гвардейского стрелкового полка в главное управление кадров Наркомата обороны: гвардии младший лейтенант Кулыгин Михаил Васильевич, командир пулеметного взвода 9-й стрелковой роты, беспартийный, убит 3 октября 1943 года, похоронен на южной окраине деревни Галки. Жена - Кулыгина Анастасия Захаровна, проживает в селе Благодатовка Вознесенского... Горьковской...
Я не мог двинуться с места. Я нашел его.
Очнувшись, позвонил отцу. План действий созрел быстро, пунктов в нем было всего два: 1. Получить бумагу с печатью в Центральном архиве Минобороны в Подольске; 2. Ехать в Галки.
КАТАСТРОФА
Полесская область Белоруссии после войны стала Гомельской. Райцентр из Комарина переехал в Брагин. В 1986-м в сорока километрах от Брагина рванул Чернобыль.
На окраине городка теперь КПП. За шлагбаумом - государственный радиационно-экологический заповедник: территория, пострадавшая от чернобыльской катастрофы, а попросту - Зона. По ту сторону шлагбаума жить нельзя, по эту - можно.
До Галок от Брагина ехать еще полчаса. Это еще ближе к эпицентру катастрофы. Напрямую до четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС там ровно 34 километра. К счастью, роза ветров в 1986 году была такова, что радиоактивное облако перескочило через Галки и осыпалось очагами по окрестным лесам. Поэтому, например, на участке шоссе Речица - Хойники съезды в лес закрыты и на шлагбаумах висят такие же «Веселые Роджеры», как и на КПП в Брагине.
Но в этот солнечный апрельский денек дорогу нам с отцом преградила иная стихия: Полесье оказалось во власти сильнейшего паводка. Выяснилось, что мы вообще можем не попасть в Галки, Днепр разлился так, что затопил все прибрежные деревни.
Вдобавок обнаружился еще один неприятный сюрприз: ближайшие три дня в Белоруссии - выходные, и нам нечего рассчитывать на прием у местных чиновников или военкома. А им как раз мы с отцом и собирались предъявить справку из подольского архива.
Экспедиция была на грани провала. Но мы все же решили ехать дальше: хоть посмотрим на наши Галки издалека.
ЯКОВ
Галки встретили нас безлюдьем и мирными днепровскими волнами, гуляющими по главной и единственной деревенской улице. Неожиданно перед нами возник Яков - мужичок лет пятидесяти в болотных сапогах и видавшей виды бейсболке. Это было первое чудо.
Вторым чудом стало заявление Якова, что у него, кажется, есть лишняя пара болотных сапог. Третье чудо не заставило себя долго ждать: в сопровождении Якова я отправился по воде, аки посуху, к южной окраине деревни Галки, оставив отца в нетерпеливом ожидании на островке у безнадежно закрытого сельмага.
Дорога к братской могиле лежала через всю деревню. Шли долго - где по колено в воде, где чуть выше - с остановками на перекуры и короткие разговоры. В перерывах между разговорами мысли были, честно говоря, об одном: много ли стронция в этой водице?
Яков успевает рассказать, что в деревне живут 70 стариков, что через два-три года тут никого не останется, а промышляет он тем, что копает могилки по окрестным селам. Больше это делать некому: Яков - единственный рабочий мужик на всю округу.
Вода вдруг отступает, совсем сухой асфальт уходит влево, и за поворотом открывается вид на небольшой скверик, обнесенный оградой.
ЗОНА ТИШИНЫ
Яков еще много чего рассказывает, но я его уже не слышу. Первое, что я вижу, войдя в ограду мемориала, - плиту, на которой фамилия деда. НАША ФАМИЛИЯ. Обыкновенное чудо. Четвертое за этот день. Яков деликатно отходит в сторону, дает побыть мне одному.
Придя в себя, рассматриваю надпись. Как бывалый газетчик, обращаю внимание на шрифт: это ж Times New Roman из библиотеки Microsoft, русифицированная версия. Значит, плита довольно свежая. И, значит, белорусские братья-следопыты нашли могилу моего деда чуть раньше меня.
На окраине деревни Галки похоронены 393 бойца Красной армии, почти батальон. Четыре сотни молодых мужиков - русских, татар, узбеков - породнила одна братская могила. В их числе - семь Героев Советского Союза.
За Галки дрались как за Рейхстаг. Нашим солдатам, только что форсировавшим Днепр, любой ценой нужен был плацдарм на правом берегу. И они эту цену заплатили. Местные жители рассказывают, что убитых было «неисчисленно». «Лежали повсюду, как кули с соломой», - пересказывает Яков свидетельства стариков.
Вернувшись к ждавшему меня отцу, я произнес только одно слово: «Есть!» Он ответил двумя: «Снимай сапоги». И пошел с Яковом обратно. Туда, к черному от загара высоченному лейтенанту, который, смеясь, нес их когда-то с братом и сестрой через всю деревню до самого дома.
ШЕСТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Майское утро 2016-го. Канун Дня Победы. Мы снова в дороге. На этот раз мои спутники - жена и дочь. Я решил, что они должны обязательно увидеть это место.
...В Брагин прибыли, когда праздник был в самом разгаре. К выступлению на местном стадионе готовились фольклорные коллективы. Мы не смогли пройти мимо них, а они - мимо нас. При них были роскошные наряды, при нас - портрет деда, с которым мы прошли в прошлом году по Москве с «Бессмертным полком», и букет цветов, за которым в срочном порядке пришлось мчаться в Хойники: Брагин и цветочный бизнес оказались вещами несовместными.
Въехав в Галки, через минуту были уже на месте. Болотные сапоги на этот раз не понадобились. Деревня, как и шесть лет назад, кажется безлюдной, но наша активность возле братской могилы незамеченной не осталась.
Разузнать, кто мы такие и зачем пожаловали, пришла, опираясь на палку, местная жительница Ольга Павловна. Потом мы выяснили, что именно она присматривает за порядком возле памятника.
Оказалось, что ее муж Василий Игнатович - живой свидетель боев за деревню, которые шли осенью 1943 года. Сейчас ему 82. Значит, тогда было 9. «Вон он сидит на скамейке», - говорит Ольга Павловна, указывая в сторону дома. Упустить такого собеседника мы, как говаривал Иван Петрович Туркин из чеховского «Ионыча», не имели никакого римского права.
ВАСИЛИЙ ИГНАТОВИЧ. СПАСИБО, ЧТО ЖИВОЙ
Василий Игнатович рассказывает и плачет. Чего уж плакать-то, столько лет прошло. А все равно плачет. И меня вслед за ним разбирает. Старик видел войну онлайн, в формате 3D и HD-качестве, совершенно бесплатно.
Только пуля со сцены этого площадного театра могла прилететь ему, 9-летнему пацану, прямо в лоб. Или в спину - в зависимости от того, куда Васька бежал от страшного сна, ставшего явью.
И зрительный зал, то есть деревня эта, Галки, переходившая несколько раз из рук в руки от одной труппы к другой, с сидевшими в ямах возле своих хат бабами и малыми детьми, то ли по сценарию, то ли просто по логике военного пожара сгорела дотла.
Ваське повезло: пуля не прилетела, в огне не сгорел. Через сорок три года этому куску Полесья досталось снова - от Чернобыльской АЭС. Она светит неземным и невидимым светом где-то неподалеку. Ваське и тут повезло - кажется, не задело, выжил. Ходить только не может старик. Сидит целыми днями у забора и плачет. И я плачу вслед за ним. Потому что лейтенант, который поднимал вжавшихся в землю бойцов в атаку, мог быть моим дедом. Убило того лейтенанта на глазах у 9-летнего Васьки.
«СОЛДАТ ПОМЭР! СОЛДАТ ПОМЭР!»
На что обращаешь внимание, слушая Василия Игнатовича: командир поднимает бойцов в атаку не обсценной лексикой, не отеческим «Я вам задницы развальцую», а скупым советским, немного косноязычным «Товарищи, давай вперед».
Старик, конечно, в чем-то редактирует речь, но не доверять его мемуарам принципиально нет оснований. Эпизод, в котором раненый солдат требует от сидящих в погребе женщин, чтобы его перевязали, Василий Игнатович описывает без всякого лака:
- Мы под самым фронтом сидели, пули свистят и оттуль, и оттуль. А мы сидим под этим дождем в окопе нашем. Окоп вырыли сами - вон там, рядом с хатой: яма, пристоленная бревнами и прикопанная землей. Почти блиндаж.
И вот, значит, командир бежить: «Товарищи, давай вперед, товарищи, давай вперед!» А потом раз - убили его. Упал и покатился под горку. И наши начали суетиться, команды-то нет. А потом один бежить аккурат через наш окоп, и его так выше колена раз - разрывною пулею, и нога у него перелетела. И он упал. Кавказской национальности был солдат. Упал и кричит: «Солдат помэр, солдат помэр!»
Тут другой бежить и тоже через наш окоп. И его опять точно так же - лусть! - разрывною пулею, и он тоже упал в эту ямку. Ну а мы ж сидим тут. Той кавказец кричал, кричал, потом перестал. А второй разглядел наш окоп и говорить: «Кто живой есть? Вылазьте, нас перевяжите. Если не перевяжете, я прилезу к вам в окоп, фашист меня обнаружит, гранату бросит, и всем конец - и мне, и вам».
Ну мать моя и бабка Куданиха - она с нами в окопе сидела - разорвали скатерть (у нас была в блиндаже этом) и поползли их перевязывать. Они там уже немного окопались. И потом моя мать взяла кожух - у нас в бункере был, - и у нас еще хата стояла целая, а там гречка была в снопах, и она поползла, взяла две снопы гречки подостлать им в эти окопчики, и они так полегли, один и другий, она их этим кожухом накрыла, и сама приползла обратно в наш окоп.
С рассветом война прекратилась, перестрелки только - отсуль, оттуль. Мы повылазили из этого окопа и хотели бечь на Вялье - оттуда русские шли, мы к своим хотели пробраться. Аж тут на углу под яблонею немец стоит с автоматом. И мы только туда тыцнули, а ен кричит: «На хаус!» И показывает на Асаревичи. Ну делать нечего, мы собрались и туда побегли.
Бежим через огороды - тут наш танк горить, солдаты все побитые лежать. Потом вышли на огород туда дальше, там трупов этих скольки - я не знаю, неисчисленно. Один лежит лицом вниз с лопаткой в руке - окопчик, видать, хотел копать себе, его убило, так крови набежало - целая эта ямка, и ен прямо в ней лежить...
КОГДА НЕБО ПЛАЧЕТ
На обратном пути, когда мы уже взяли курс на Гомель, стал накрапывать дождь, который вдруг обернулся грандиозным ливнем. Символы, символы... Чьи это были слезы?
Я помню, что из первой поездки в Галки вернулся другим человеком, вдруг явственно ощутил, что это был не просто живой, а очень близкий и родной мне человек - мой легендарный дед из рассказов времен беззаботного деревенского детства. Кажется, притихшая на заднем сиденье дочь, наслушавшись теперь уже моих рассказов, переживает те же эмоции. И я чувствую, что сделал какое-то большое и важное дело.
Уже за Хойниками, чуть в стороне от шоссе, стоит необычный памятник: о чем-то грустит солдат, приобняв за плечи девочку лет десяти. История оказывается в высшей степени драматической. Это тоже братская могила, похоронены 80 бойцов.
В 1959 году, через 14 лет после Победы, здесь, высаживая цветы, подорвались на немецкой мине и погибли вместе со своей учительницей 13 местных школьников-четвероклашек. Проехать мимо совершенно невозможно.
Мы вас помним. Мы вас любим. Мы уезжаем, но мы будем возвращаться.
